сена, и вдруг, примерно без четверти восемь, услышал ее голос, повернулся в этом направлении и увидел ее. Я присоединился к группе людей, среди которых она стояла, и в конце концов мне удалось встретиться с ней глазами. Она мгновенно узнала меня, но тут же отвернулась. Я протиснулся к ней и легонько потрогал ее за локоть. Когда она обернулась я сказал так тихо, что практически никто не мог расслышать:
– Мне надо поговорить с вами.
– О чем?
– Это очень важно, – ответил я все так же тихо.
– Пол поводу… – она не закончила фразу, но это внезапное молчание было столь же красноречивым, как если бы она договорила.
– Да, – сказал я. – Выйдем из комнаты. Мы не можем говорить здесь.
Она пошла за мной. Я рассчитывал пройти во внутренний дворик, но и там за маленькими столиками сидели участники приема. Я подвел ее к невысокой бетонной ограде, окружающей ресторан, подтянулся и сел на нее, болтая ногами.
– Ужасная история, – проговорила она. – Совсем не нужная реклама. Попадет во все газеты.
– Об этом я ничего не знаю, Генриетта. Отель примет все меры, чтобы замять шумиху.
– Ведь объявить о случившемся пришлось мне.
– Такая у вас работа.
– Но мне это не нравится.
– Согласен. Не нравится. Но, судя по вашему виду, вам не нравлюсь я, только потому, что сообщил вам о происшедшем. Мне это тоже не нравится. Интересно, понравилось бы вам войти туда и…
– Замолчите! – К моему удивлению, она готова была расплакаться. Я замолчал, выжидая, заплачет или сдержится. Она не заплакала и спросила:
– Для чего мы сюда пришли?
– Послушайте, он был моим другом. Вчера вечером он не хотел идти с вами, помните? Я заставил его пойти, и именно поэтому он не смог взять в гардеробе пакет, который ему был нужен, и попросил меня это сделать, а я.. не смог выполнить его просьбу. Теперь для меня важно убедиться в том, что это не привело к его смерти.
– Как мог пакет иметь столь важное значение?
– В нем были ручки. Джайлс всегда пользовался ручками со своей монограммой, и он забыл их дома. Я не принес пакет вовремя, и он писал автографы единственной ручкой, которая у него была с собой, а в ней кончилась паста, и это вывело его из равновесия. Если бы он не разволновался, он мог бы пойти на ленч книготорговцев и писателей. Но поскольку он был вне себя: он поднялся в свой номер, решил принять душ, чтобы поостыть, и, видимо, упал. Так что в каком-то смысле вина лежит на мне.
– Если дело обстояло так, то чем я могу помочь?
– Я просто хочу знать все, что произошло вечером.
– Мне, собственно, нечего рассказывать. Мы поехали на телевидение и записали передачу.
– А как он вел себя во время записи?
– Самым примерным образом. Очень хорошо говорил. Эту передачу покажут через три недели, приурочат ко дню выхода книги. Если у них котелок варит, прокрутят раньше. Я не удивлюсь, – добавила она с горечью, – если они покажут ее завтра утром, пока съезд еще продолжает работу.
– Надо будет посмотреть, – сказал я. – А что было после записи?
– Ничего. Мы вернулись.
– Я имею в виду, после того, как вы доставили его в номер.
– Почему вы говорите, что я доставила его в номер? – спросила она, и голос ее дрогнул.
– Ведь вы собирались, не правда ли? Последние ваши слова перед отъездом были: 'Я сама провожу вас до вашего номера'.
– А, помню, – сказала она с неожиданным равнодушием. – Я поднялась с ним на лифте до его этажа.
– Он попросил вас зайти к нему?
– Не-ет, – ответила она неуверенно.
– Генриетта, – сказал я. – Не надо темнить. Он приглашает к себе каждую женщину. (Я этого точно не знал, но решил рискнуть). И вы, несомненно, вошли, иначе вы бы не были так смущены.
Она не ответила и отвернулась.
– Я обещаю вам, – сказал я, – что никому не передам, что вы мне рассказали. Нет надобности входить в подробности. Просто расскажите в общих чертах, что произошло.
– Мне-то нечего стыдиться. Я ушла от него вчера вечером и вообще его больше не видела.
– Значит, вы не видели, как он надписывает автографы?
– Конечно, нет!
– Кто-нибудь заходил за ним утром?
– Не знаю, во всяком случае не я.
