— Нет. Я не хочу никого другого.
— А почему, как вы думаете?
Гремионис энергично ответил:
— Откуда я знаю? Я хочу Глэдию. Это вроде безумия, но, я думаю, лучший вид его. Я был бы сумасшедшим, если бы не было этого рода безумия. Вряд ли вы это поймете.
— Вы пробовали объяснить это Глэдии? Она поняла бы.
— Нет. Я расстроил бы ее. Я смутил бы ее. О таких вещах нельзя говорить. Мне следовало сходить к психиатру.
— И вы ходили?
— Нет.
— Почему?
Гремионис нахмурился:
— У вас манера задавать самые невежливые вопросы, землянин.
— Наверное, потому, что я землянин и лучше не умею. Но я также детектив и должен знать эти вещи. Почему вы не были у психиатра?
Гремионис вдруг засмеялся:
— Скажу. Лечение было бы большим безумием, чем болезнь. Я лучше буду с Глэдией, которая отказывает мне, чем с любой другой, которая примет меня. Представьте себе, что у вас вывих в мозгу, и вы хотите, чтобы мозг так и оставался вывихнутым. Любой психиатр крепко взялся бы за меня.
Бейли подумал и спросил:
— Вы не знаете, доктор Василия в какой-то мере не психиатр?
— Она роботехник. Говорят, это близкое дело. Если знаешь, как работает робот, то это намек на то, как работает человеческий мозг. Так, по крайней мере, говорят.
— Вам не приходило в голову, что Василия знает о вашем странном чувстве по отношению к Глэдии?
Гремионис напрягся:
— Я никогда не говорил ей. Во всяком случае в таких выражениях.
— Я разве она не могла понять ваши чувства, не спрашивая? Она знала, что вы неоднократно предлагали себя Глэдии?
— Ну, она спрашивала, каковы мои успехи. Мы ведь очень давно знакомы. Я должен был что-то сказать. Но ничего интимного.
— Вы уверены, что ничего интимного? Она наверняка поощряла вас продолжать предложения.
— Знаете, когда вы сказали это, я, кажется, вижу все в новом свете. Не понимаю как вы ухитрились вложить это в мою голову. Теперь мне кажется, что она действительно поощряла меня. Она активно поддерживала мою дружбу с Глэдией.
Ему было явно не по себе.
— Мне это никогда не приходило в голову.
— Как вы думаете, почему она поощряла вас повторять предложения Глэдии?
— Я полагаю, она хотела избавиться от меня, хотела быть уверенной, что я больше не буду надоедать ей.
Он хихикнул:
— Хорошенький комплимент мне, верно?
— Доктор Василия перестала относиться к вам дружески?
— Наоборот. Она стала более дружелюбной.
— Она не пыталась советовать вам, как добиться успеха у Глэдии? Скажем, показать больше интереса к работе Глэдии?
— Нет. Работа Глэдии и моя очень близки. Мы оба дизайнеры, художники, только я работаю на людей, а она — на роботов. Это, понимаете, сближает. Иногда я не предлагаю и не получаю отказа, мы добрые друзья. Если подумать, это очень много.
— Доктор Василия не советовала вам интересоваться работой доктора Фастольфа?
— С какой стати ей советовать такое? Я ничего не знаю о его работе.
— Может быть, Глэдия интересовалась, и это возможность для вас войти к ней в доверие?
Гремионис сузил глаза, вскочил с почти взрывной силой, прошел в другой конец комнаты, вернулся и остановился перед Бейли.
— По-слу-шай-те! Я не самый умный человек на планете, но я и не полный идиот. Я вижу, куда вы клоните!
— Да?
— Вы добиваетесь моего признания, что доктор Василия заставила меня влюбиться…
Он помолчал, неожиданно удивляясь самому себе.
— И я мог влюбиться, как в исторических романах. А раз я влюблен, я мог бы узнать от доктора Фастольфа, как обезвредить этого робота Джандера.
— Но вы не думаете, что это так?
— Нет! — закричал Гремионис. — Я ничего не понимаю в роботехнике. Как бы мне ни объясняли ее, я все равно не пойму и не думаю, чтобы Глэдия понимала. Кстати, я никогда ни с кем не разговаривал о роботехнике, и никто ничего не намекал мне насчет нее. И доктор Василия ничего такого не советовала. Ваша насквозь гнилая теория не сработала. Забудьте о ней.
Он снова сел, сложил руки на груди и крепко сжал губы.
Если неожиданный взрыв чувств и нарушил план атаки Бейли, он ничем не показал этого.
— Я понимаю вас. Но все-таки вы часто виделись с Глэдией?
— Да.
— Вы повторяли свои предложения, и она не обижалась, а ее постоянные отказы не обижали вас?
Гремионис пожал плечами:
— Я предлагал вежливо. Она отказывала мягко. На что же обижаться?
— Как вы проводили время вдвоем? Секс исключался, о роботехнике вы не разговаривали. Что вы делали?
— Разве в дружбе нет больше ничего, кроме секса и роботехники? Нам было что делать. Во-первых, мы разговаривали. Она очень интересовалась Авророй, и я рассказывал. А она рассказывала мне о Солярии. Это адская дыра. Я скорее предпочел бы жить на Земле, не в обиду вам будет сказано. И еще ее покойный муж. Дрянной у него был характер. У бедной Глэдии была тяжелая жизнь. Мы ходили на концерты, я водил ее в Институт Искусства, и мы работали вместе, как я уже говорил вам, над ее и моими дизайнами. Честно говоря, я не думаю, что работа на роботов хорошо оплачивается, но у каждого, знаете ли, свое мнение. Ее, кажется, забавляло, когда я объяснил ей, почему важно правильно стричь волосы. У нее-то волосы не совсем в порядке. Но большей частью мы гуляли.
— Куда вы ходили?
— Никуда специально, просто гуляли. У нее такая привычка, потому что она воспитывалась на Солярии. Вы ведь были там? Там громадные поместья на одного—двух человек, не считая роботов. Можно пройти целые мили и никого не встретить, и Глэдия говорила — словно вся планета твоя. На Авроре такое ощущение у нее утратилось.
— Вы хотите сказать, что она хотела быть собственницей планеты?
— Глэдия? Конечно, нет! Она говорила только, что утратила ощущение быть наедине с природой. Сам я этого не понимаю, и я подсмеивался над ней. Конечно, солярианские ощущения нельзя перенести на Аврору. Очень много народу, особенно в городском районе Эос, а роботы не запрограммированы держаться вне поля зрения, как на Солярии. В сущности, все аврорцы ходят вместе с роботами. Ну, а я знаю несколько очень приятных мест, где мало народу, и Глэдия радовалась.
— И вы тоже?
— Только потому, что был с Глэдией. Аврорцы тоже много гуляют, но я, должен признаться, не любитель. Сначала у меня ныли мышцы ног, и доктор Василия смеялась надо мной.
— Она знала, что вы ходите на прогулки?
