Черные глаза Поли сузились. Вздрогнули в гневе тонкие ноздри.
Префект будто бы не заметил явного недоверия девушки к его словам и продолжал:
— Но я хочу услышать от тебя кое-что. Ты была одним из лидеров этой группы подпольщиков. Так ведь?
— Ни о какой группе я не знаю.
— Но я знаю.
— Считайте, как хотите, мне все равно.
— Но мне не все равно. Я должен знать, с кем мне приходится разговаривать.
— Задавайте вопросы, — сухо произнесла Поля.
— Не спеши, дойдем и до вопросов. У нас времени хватит. Я понимаю твое желание говорить со мной чистосердечно. Я старше каждого из вас в три раза и на ваши нехорошие поступки смотрю снисходительно, по-отцовски. Ваше дело — признаться во всем и раскаяться, а мое — выслушать и слегка наказать, а, может, даже и простить. Я уверен, что вы здесь не виноваты. Вас толкнули на это нехорошее дело старшие, а вы по молодости своей не поняли, какие скверные последствия могли от этого быть.
— Нас никто не толкал и ничего плохого мы не делали, — резко ответила девушка.
— А я знаю, что вас ввел в заблуждение ваш бывший учитель Моргуненко. Он и привел вас сюда в камеру. Некоторые из твоих товарищей вот здесь говорили мне, что они теперь ненавидят Моргуненко и раскаиваются в том, что слушали его.
При последних словах префекта Поля выпрямилась. Белым-бело стало ее красивое исхудавшее лицо. Черные полудуги бровей сомкнулись над переносьем.
— Неправда! — крикнула она. — Мы любили и любим нашего учителя, вы брешете!
— Спокойнее, ты не дома.
— Да, это брехня. Никто вам этого не говорил и не мог сказать!
— Мне лучше знать, что говорили мне здесь твои друзья. Они умнее тебя и понимают, к чему может привести такое упрямство.
— Я не верю, — решительно произнесла Поля.
— Может быть, ты станешь отрицать, что ваш любимый учитель был организатором и наставником банды молодых преступников, которым место в исправительном доме?
Это было уже слишком. Жандарм явно глумился над ней, над ее святым чувством. Стиснув кулаки так, что ногти впились в ладони, Поля крикнула:
— Вы держите нас в камере и мучаете, а за что? Вы называете нас бандитами, почему? Мы не врывались в чужой дом, не грабили, не убивали, как это делаете вы!
— Спокойнее, спокойнее, — теряя терпение, сказал префект. Улыбка исчезла с его расплывчатого побагровевшего лица. Студенистые выпуклые глаза смотрели на девушку злобно и совсем не «по-отцовски». Он приподнялся над столом и долго испытующе смотрел на стоящую перед ним хрупкую девочку, такую гордую и спокойную перед ним, — властным и страшным человеком. Его поражала эта необычайная твердость убеждений и дьявольская стойкость простых сельских юношей и девушек. Он чувствовал, что если сейчас потеряет терпение и выдержку, перейдет, как он делал это с предыдущими арестованными, к жесткой форме допроса, то ничего не добьется. Он решил пересилить себя и попытаться продолжать разговор в более ровном, спокойном тоне.
— Меня сейчас вы не интересуете, вас я могу распустить по домам. Мне нужно знать, кто руководил вами. Кто подстрекал вас на преступления.
— Я вам сказала, что никто нас не подстрекал и мы ничего плохого не делали.
Префект, сдерживая раздражение, заговорил еще мягче:
— Ты молодая, у тебя вся жизнь впереди. У тебя есть мать…
— Да. Еще отец и два брата офицера на фронте, — с гордостью добавила Поля.
— Отец и братья, небось, погибли или сдались в плен, — криво усмехнулся Изопеску. — Красная Армия не хочет воевать против нас.
— Кто вам сказал?
— Сама обстановка говорит.
— Нет. Вас обманывают, господин префект. Красная Армия наступает и скоро будет здесь.
Префект от этих слов вскочил, как ужаленный.
— Молчать! — крикнул он. — Подвести сюда. Руки на стол!
Двое жандармов держали руки Поли на столе. Префект несколько секунд пристально рассматривал тонкие пальцы со следами крови.
— Что это за кровь? — поморщился он.
— Перевязывала раны и ожоги товарищей.
— Ты знаешь, что такое жизнь?
— Да. Это самое дорогое, что есть у человека.
— Ну, а что такое смерть, ты тоже знаешь?
— Представляю.
— Видимо, плохо представляешь. А это, девушка, страшная штука. Это самое страшное для человека, — стараясь попасть в тон Поли, проговорил Изопеску.
— Нет, не самое страшное — возразила девушка.
— А что страшнее?
— Предательство, вот что.
Поля проговорила это так спокойно, что префект почувствовал себя в тупике. Оставалось одно — перейти к пыткам, как к последнему средству жандарма-карателя. Он решил пытать, пытать, пока не замучает жертву до смерти. Он взял из коробки новую сигару и долго раскуривал, пока на кончике ее не образовался большой пук огня.
— Будешь отвечать на вопросы? — сквозь зубы спросил Изопеску.
Теперь он уже не скрывал бурлившей в нем ярости, и по угрожающему тону Поля поняла, что наступила та минута, которой она ждала. Она не думала сейчас ни о пощаде, ни о том, чтобы отдалить эту минуту мучений. И совсем не страшен ей был палач, засучивающий рукава. Одно желание жгло сердце — скорее закончить этот не нужный разговор. Она гордо подняла голову, как подобает честным и смелым, и бросила в лицо жандарму:
— Я все сказала, забыла только сказать, что скоро, скоро придут мой отец и братья и объяснят вам, что такое смерть.
Щеки префекта затряслись, глаза выкатились из орбит. Скрюченные пальцы судорожно впились в сукно стола.
— Я хочу знать, кто участвовал в подрыве железной дороги.
— Не знаю.
Префект прижег пальцы девушки огнем сигары. Мучительная боль полоснула по всему телу, ударила в виски, затуманила глаза. Поля стиснула зубы.
— Кто руководил налетом на жандармский пост?
— Не скажу.
Огневая боль усиливалась. Перед глазами поплыли желтые круги.
— Кто вами руководил? — различала Поля в общем потоке слов отдельные слова и молчала. А огонь жег все новые и новые места рук, затем перекинулся на лицо, на обнаженную грудь, и с каждым прикосновением становилось все нестерпимее. Бесконечно долго, казалось, длилось это мучительное жжение. Потом боль стала тупее, усилилось головокружение, начало сохнуть во рту. Все вокруг становилось зыбким, колеблющимся. Поля почувствовала, что вот-вот лишится сознания. А она ведь еще не все сказала этому палачу. Тогда она собрала остаток сил и крикнула:
— Я не боюсь смерти! Я не боюсь вас! Слушайте, всей борьбой против вас руководит наша Коммунистическая партия!
— Заучила наизусть, — рычал префект.
— Нет, не заучила, а поняла сердцем с самого детства!
На мгновение префект остановился. Вытаращенные глаза его налились кровью, на шее вздулись синие жилы. Он с остервенением швырнул дымящуюся, расплющенную сигару на стол и бросился к
