на сев, летом на уборку урожая, под оркестр отправлялись в город колхозные обозы с хлебом. Он гремел по долине Кодымы в дни праздников, украшал демонстрации и митинги, клубные вечера и колхозные свадьбы. Село гордилось своим оркестром, и ребята любили его, отдавая ему часы своего досуга. Теперь он стал лишним, как веселый смех, как звонкая песня. Сурово молчало село, позеленела медь на трубах в кладовой бывшего клуба. Комсомольцы дали зарок: пока захватчиков не выгонят из Крымки, ни один медный звук не раздастся над селом.
В поисках музыкантов Романенко зашел к Бурятинским.
— Андрей, ты, помнится, играл в оркестре.
— Играл, но все забыл.
— Ничего, припомнишь.
— А что такое, дядько Семён? — насторожился Андрей.
— Сегодня у начальника именины, он хочет, чтобы вы играли там.
Андрей задумался.
— Трудновато, дядько Семен, многих хлопцев нет.
— Уж как-нибудь выручайте, хлопцы, это же для вашей пользы.
— Я понимаю…
— Припомни, кто еще играл.
Андрей морщил лоб, делая вид, что старается припомнить. На самом же деле, он сейчас думал, как бы предупредить товарищей, обсудить, как им поступить в этом случае.
— Помоги, Андрюша, — упрашивал «бульдог».
— Хорошо, я вспомню, потом побегу к хлопцам Через два часа я вам скажу.
Успокоенный Романенко ушел, а Андрей опрометью побежал к Парфентию и рассказал, в чем дело.
— Играть у румынского жандарма на именинах мы не будем, — твердо заявил Парфентий.
— Само собой, Парфентий, — согласился Андрей, — но как нам увильнуть от этого?
— Очень просто, — сказал Парфентий, — предупредим хлопцев, чтобы попрятались, вот и вся музыка.
Через два часа, как было условлено, Андрей Бурятинский с наигранным сожалением доложил Романенко, что никого из музыкантов ему разыскать не удалось. Большинство, мол, на фронте, а троих, оставшихся в Крымке, не оказалось дома.
Тем временем квартира Анушку наполнялась шумом. Из кухни доносились голоса кухарок, стук ножей, звон посуды.
Хозяин в это время у себя в кабинете диктовал машинистке. Один за другим браковал он варианты пригласительного билета. Одно дело, если бы речь шла, скажем, о полицаях, старостах и прочих, чье отношение к ним, румынам, было уже определено. Но учителя были для Анушку до сего дня еще загадкой. Сегодня он делал первую попытку расположить к себе сельскую интеллигенцию, которая имела большое влияние на население до войны, да пожалуй, имеет и теперь. Черт их знает, что эти учителя думают.
В пригласительных билетах требовалось соблюсти правила гостеприимства, но в то же время положение завоевателя обязывало его к покровительственному тону. Только после больших усилий текст приглашения был наконец составлен.
— Фу, — вздохнул он облегченно, — прочитайте-ка, — сказал он машинистке. В билете значилось:
«Господин Федоренко!
Начальник крымского жандармского поста приглашает вас сегодня, 24-го сентября, в семь часов вечера, прибыть с женой и разделить с ним скромный ужин в день его ангела.
— Очень хорошо. Напечатайте по этому списку приглашения. А ты, Петре, срочно передашь старосте, пусть разнесет по назначению.
— Слушаюсь, домнуле. Там ждет начальник полиции.
— Пусть войдет.
Вошел измученный Романенко.
— Ну, как с оркестром, Семен?
Семен растерянно развел руками и, запинаясь, проговорил:
— Нету на селе музыкантов, господин локотенент. Кажут, что все на фронте…
— Болван! — выругался Анушку. — Какой ты начальник полиции!
— Виноват, господин локотенент, — промямлил Семен.
— Домнул, свинья.
— Виноват, домнул локотенент, — поправился Романенко.
Он стоял, втянув голову в плечи, и, часто моргая маленькими глазками, что-то мычал, видимо, пытаясь оправдаться.
— Ну, что теперь делать? — раздраженно спросил Анушку.
— Не знаю, господин локотенент, извиняйте, домнул…
— Именно, не знаешь. Ты мне весь вечер испортил, идиот.
— Идиот, домнул локотенент, извиняйте.
Но тут всеведущий Петре решил спасти положение.
— Я предложу вам прекрасный выход, домнуле.
— Ну, ну?
— Здесь, за селом, расположен цыганский табор.
Локотенент поморщился.
— Цыгане?
— Да, домнуле. Это наши румынские цыгане. Прекрасные музыканты и веселый народ.
— Больно уж они грязны.
— Это ничего, домнуле. Мы их дальше передней не пустим.
— Да и воры они отъявленные. Еще стащут что-нибудь.
— А вы заставьте Семёна в наказание все время присматривать за ними.
— Ты мудр, как змий, Петре. Действуй.
В скором времени с музыкой было улажено. В передней шептались оборванные, неумытые и нечесанные цыгане-музыканты. Их было пятеро: два скрипача, два гитариста и один с бубном.
К назначенному часу все приготовления были закончены. В кабинете на столах, расставленных буквой «П» громоздились бутылки с цуйкой, ромом и самогоном, сифоны с зельтерской водой. Между бутылками и посудой музейного происхождения, в разномастных подсвечниках были установлены, по числу лет именинника тридцать четыре свечи.
Ровно в семь часов стали собираться гости.
Явился агроном Николенко, ставший одним из советчиков Анушку, начальник полиции Романенко, староста Фриц Шмальфус, полицай Антон Щербань из села Кумары и еще несколько человек.
Хозяин встречал гостей у порога, кланяясь легким кивком головы, выслушивал поздравления, принимал подарки и тут же, через Петре, отсылал их к себе в комнату. Гости шептались, рассаживаясь вдоль стен, на скамейки.
Не было только учителей. Время шло. Хозяин поминутно глядел на часы. Собравшиеся стали замечать, что именинник волнуется, начинает проявлять раздражение. Это порождало неловкость и растерянность присутствующих.
В восемь часов Анушку отозвал в сторону старосту и тихо, с деланным спокойствием, спросил:
— Фриц, правильно ли поставлено время на пригласительных билетах?
— Точно. Кроме того, я лично предупреждал всех, что ровно в семь, без опозданий.
— Так в чем же дело? Может, у русских опаздывание на званые вечера считается признаком хорошего тона?
Анушку произнес последние слова с нескрываемым раздражением. Это привело всех в
