теплая, понимающая улыбка учителя.
— Я сделаю все, что…
— Тебе пока такое задание: узнаешь, кто из твоих товарищей — комсомольцев останется на селе. Прощупай каждого, чем он дышит, и только тогда привлекай. Группируй хлопцев вокруг себя.
Парфентий слушал учителя и в душе его рождалось и крепло гордое сознание, что ему доверяют такое великое дело.
— Но тут требуются спокойствие и выдержка. На рожон лезть не нужно, горячиться не следует.
— Я это понимаю, Владимир Степанович. Буду поступать так, как вы говорите.
Моргуненко легонько опустил руку на плечо взволнованного юноши.
— Самое главное, помни, что рядом с тобой идут старшие — коммунисты. Они будут помогать тебе, направлять и оберегать.
— А… вы?
— Я буду с вами.
— Но ведь вам здесь…
— Я уйду, но буду с вами. Понимаешь?
— Понимаю, — прошептал Парфентий. Ему захотелось вдруг обнять учителя, но строгость минуты удерживала его от этого душевного порыва, и он только промолвил:
— Хорошо, что вы с нами.
— Я сегодня уйду, но мы скоро увидимся.
— А как, где?
— Это мы устроим. Спасибо, что предупредил об опасности.
При этих словах учитель обнял Парфентия, крепко прижал к себе и поцеловал.
— Главное — не теряйте комсомольской чести.
— Не беспокойтесь, Владимир Степанович. С хлебом и солью врагов встречать не выйдем.
Учитель достал из-под полы пиджака сверток и подал Парфентию.
— Спрячь и храни у себя. Это знамя нашего сельсовета и вашей будущей организации. Это знамя должно стать боевым.
Гречаный принял из рук учителя знамя и бережно спрятал у себя на груди.
— Еще одно тебе поручение. Подыщи место, где можно сохранить оборудование физического кабинета.
— Сделаю.
— Ну, до скорой встречи, Парфуша. На селе обо мне никому ни слова.
Еще раз крепко обнявшись, они простились.
Минуту спустя, Парфентий скакал к Михаилу Кравцу, чтобы поведать другу о том, что путь, который они сегодня искали, — найден. И на мучительный вопрос «что делать?» — есть точный ответ. Они знают теперь, что делать им, комсомольцам.
Парфентий подскакал к хате Михаила Кравца и, на ходу спрыгнув с лошади, побежал к товарищу.
— Миша, все в порядке! — воскликнул он громко.
— Что в порядке? — спросил выбежавший навстречу Михаил.
— Нашел, понимаешь? — Парфентий понизил голос. — В школе застал, в библиотеке.
— Ну?
— Все, как было, рассказал ему, предупредил. Знаешь что, Мишка? Уходить не надо. Никуда не надо. Здесь останемся.
— Здесь? — недовольно протянул Михаил, удивляясь, почему же у Парфентия такое приподнятое настроение.
— Да, здесь, — вразумительно повторил Гречаный и озорно, по-мальчишески подтянув к себе за ворот рубашки. Михаила, полушопотом сообщил:
— Партизанить будем.
— Ну что ты? — поразился Михаил и в то же время обрадовался. Это вполне соответствовало его характеру. Миша любил героику. Он упивался романтикой гражданской войны, по несколько раз перечитывал книги о партизанах и завидовал героям, которых любил народ, чтил их память и слагал о них песни.
— К нам скоро явятся «гости». Нужно будет по-хозяйски их встретить.
Михаил, до щелочек сузив серые глаза, довольно улыбнулся.
— Все правильно, Парфень. Только я не знаю, как это будет…
— Я тебе все объясню. Пойдем на речку. Кстати, поможешь затопить лодку. Не хочу, чтобы попала в руки этих гадов.
— А кони, Парфень? — спросил Михаил.
— Пока поставь в сарай, а там придумаем, что с ними сделать.
Друзья завели лошадей и побежали вниз к речке и дальше вдоль берега. Там, в узкой прогалине между камышами, стояла на приколе старая, утлая лодка, спутник парфушиного детства, друг, с которым было, связано много милых, волнующих воспоминаний.
Глава 4
В ПУТЬ
Закончив свои дела в селе, Моргуненко осторожно вышел на опушку школьного сада.
Вдоль северной стороны сада, обращенной к степи, проходила дорога. Через дорогу сразу же начиналось пшеничное поле, оно простиралось далеко вглубь степи. Все вокруг казалось величаво спокойным, но в этом на вид спокойном царстве кипела своя особая жизнь. Перекликались ленивые перепелки, откуда-то издалека доносился скрип коростеля, щебетали, посвистывали и щелкали какие-то другие пичужки, стрекотали кузнечики. И от всей этой разноголосой трескотни село казалось необыкновенно тихим, обезлюдевшим.
Утро уже миновало. Занимался ясный день. По чистой синеве неба поднималось горячее солнце. Нагретый воздух восходил над степной далью струистыми голубоватыми волнами. Все предвещало знойный августовский день.
Моргуненко смотрел вдаль, как бы угадывая, где же проляжет его тропинка, куда поведет она и кто встретится на ней?
Поглощенный своими мыслями, он обернулся назад. Там меж стволов фруктовых деревьев белели стены школы.
— Ну вот, пожалуй, и все, — вслух произнес он и, с трудом подавив вздох, добавил: — Прощай, родная!
Учитель почувствовал, как сжалось сердце. Но усилием воли он тут же подавил щемящее чувство тоски. Мысль о том, что ждет его впереди, заставила внутренне собраться. Руки сами потянулись оправить, как в строю, гимнастерку. И только теперь, как следует оглядев себя, он нашел, что его одеяние совсем не годится. Все — от фуражки военного покроя до гимнастерки под командирским ремнем и брюк галифе, при первом же случае могло выдать его с головой.
— Вот этого не предусмотрел, горе-подпольщик, — с досадой упрекнул он себя. — Все нужно сбросить, сменить, и как можно скорее.
Он быстро прикинул в уме, где это можно будет сделать, и решительно пересек дорогу.
Густая, высокая пшеница укрыла его. И в первый раз за всю жизнь Владимир Моргуненко пошел по своей земле, крадучись и пригибаясь.
На самом дальнем конце Крымки, несколько на отшибе, стояла маленькая опрятная хатенка, скрытая с двух сторон вишневым садом и с третьей — закопченной кузницей.
Здесь жил колхозный кузнец — дед Григорий Клименко. Был он в большом уважении у односельчан и громком почете в районе. Словом, это был один из тех стариков, у которых учатся и которые служат
