хрестоматии, а в учебники истории литературы он будет вписан — как самое яркое явление русской поэзии рубежа столетий» или «Г. пишет, может быть, самые сильные на сегодняшний день русские стихи».
Вот вам и ответ на первый из судьбоносных вопросов.
Кто виноват в том, что поэзия, находящаяся сейчас в неплохой в общем-то форме, востребуется столь слабо, столь неадекватно и своим притязаниям, и внутреннему наполнению?
Правильно: никто не виноват — ни поэты, ни их потенциальные читатели.
Тогда спросим по-другому: что делать? И надо ли вообще что-либо делать в такой культурной ситуации?
Осип Мандельштам, предлагая в статье «Армия поэтов» изучать повальное стихотворчество «как всякое массовое, хотя бы и бесполезное, но имеющее глубокие культурные и физиологические причины производство», выражал, помнится, надежду на то, что «волна стихотворной болезни неизбежно должна схлынуть в связи с общим оздоровлением страны».
Согласимся?
Или погодим — до той, по крайней мере, поры, когда сочинение стихов в России будет не только манифестироваться как частное дело, но и станет этим самым частным, неамбициозным делом — действительно чем-то вроде собирания марок или рыбной ловли?
Или, есть ведь и такие мнения, дождемся явления Поэта, и стих вновь зазвучит, как колокол на башне вечевой?
Предоставляю читателю этой статьи самостоятельно выбрать наиболее (для него) приемлемую версию ответа.
Или, если ход и итоги авторских рассуждений вызвали у читателя глубокое разочарование (раздражение, гнев, обиду или смешки), можно предложить и собственный ответ.
Например, такой — тоже взятый, впрочем, у Мандельштама: «…критики очень любят предаваться грустным размышлениям, где только увидят кучу стихов».
Я вот — и увидел, и предался.
А вы?
Звоном щита
Если уж экспериментировать, то экспериментировать со всем. В том числе и с жанром
Пусть — на этот раз — она будет многосоставной и разностильной.
А откроется и закроется эпиграфами.
Вот начальный:
«Только-только начало обнаруживаться понимание того, что литература — это не текст, не групп ка и не книга. Литература — это большая институция, у которой есть свое историческое время. Я допускаю мысль, что в том виде, в каком она формировалась в середине и до конца XIX века, очень может быть, что ее не то чтобы конец наступил, от нее отлетел творческий дух, это перестало быть новацией, творческой проблемой».
Чувствуете, как неуверенно, с запинками формулирует свои крамольные мысли обычно невозмутимый Борис Владимирович Дубин?
То-то же.
Сегодня, мне кажется, все, кто профессионально связан с современной русской литературой, неуверенны. И споры о том, что мы переживаем — «сумерки литературы» (А. Латынина), «переходный период» (Н. Иванова) или «пору расцвета» (А. Немзер), — той же природы. И не потому, что в спорах этих никому не удается взять верх. А потому, что все вроде бы правы.
Книги пишутся, издаются, в том числе и замечательные — чего не могут, наступая на горло собственной концепции, не признавать даже самые безутешные плакальщицы-похоронщики, — а то, что замечательных не так много, как нам бы хотелось, так когда же это их было много-то? Период перехода? — о да, разумеется; понять бы вот, к чему это мы переходим и когда же наступит настоящий день. И даже у Немзера, у добрейшего и конфессионально твердейшего Андрея Семеновича Немзера голос, похоже срывается не только тогда, когда он исчисляет несравненные достоинства той или иной (часто действительно неплохой) книги, но и тогда, когда замечает, не может не заметить, что достоинства эти, что называется, не в коня корм, и публика-дура читает, конечно, хотя и реже, чем бывало, но вот только выбор ее все чаще — от года к году — останавливается не на тех книгах, которые нам, людям толстожурнального круга, милы, а на каких-то совсем-совсем иных.
Словом, с литературой, может быть, и все в порядке, зато с ее восприятием, с ее функционированием в обществе — уж точно чистая беда.
Значит, надо разбираться. И не столько, я думаю, с книгами (они
Вот с ситуацией-то все мы — имею в виду квалифицированных критиков, вменяемых писателей, а также редакторов и издателей, ответственно относящихся к своему делу, — сейчас и разбираемся.
Каждый по-своему.
Я, например, пошел словарным путем. Сначала попробовав проинвентаризировать наличное литературное хозяйство и собрав под одну обложку сведения обо всех авторах, писательских объединениях, журналах и газетах, литературных наградах и премиях, какие только на глаза попались[73]. А затем сосредоточившись на критическом пересмотре тех классических и только что появившихся понятий, какие, собственно, и определяют нынешнюю литературную реальность. Итогом явится опять же словарь, который я назвал простенько и со вкусом — «Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям».
Статей там — под триста. Но познакомить вас я намерен пока только с четырьмя — теми, что описывают топографию современного литературного пространства. Предуведомив, что автор а) смотрит на литературу действительно как на институцию или, если угодно, как на сложно организованную, многоукладную и разноуровневую систему; б) полагает, что устройство этой системы, всегда изменчивое, именно в наши дни проходит одну из жесточайших трансформаций, случавшихся в истории; в) понимает, что эта трансформация ставит под удар (под сомнение?) именно ту литературу, которую я, критик и читатель, ценю превыше всего и которую я, журнальный редактор, по-прежнему считаю ствольной (хотя, увы, уже и не единственной) из всех сущих.
С нее и начнем.
Качественная литература
Еще совсем недавно это выражение воспринималось бы как бессмысленно тавтологичное, поскольку традиция однозначно предписывала относить к литературе лишь произведения, отличающиеся безусловными художественными достоинствами (то есть высоким качеством), а все остальное считать недолитературой, псевдолитературой или просто нелитературой (макулатурой, халтурой и т. п.). То, что такой подход и по сей день сохраняет права гражданства, показывают не утихающие в критике (прежде всего непрофессиональной) споры о том, являются ли писателями, например, Виктор Ерофеев, Дмитрий Пригов, Баян Ширянов и Полина Дашкова или в их (и не только в их) случае мы имеем дело с явлениями,
