— Какое там, я и не постился и не исповедался. Просто отстоял для начала.
— Ну и как впечатление?
— Херувимская очень понравилась.
— Да? Я тоже люблю Херувимскую. Её, кстати, в разных храмах по-разному поют. Я знаю три варианта.
— Ну-ка, спойте-ка, а я скажу, какой из трёх исполнялся там, где я был.
— Валентин Иванович, вы серьёзно?
— Стесняетесь?
— Вас — нет.
— Ну?
Окладникова поставила на стол чайник, помолчала, поёжилась, а потом, сцепив руки на груди пропела все три варианта, предваряя каждый словами: «раз, два, три».
У Валентина от её голоса приятно похолодело в спине. Он получал удовольствие, но одновременно понимал и весь юмор происходящего: аспирантка философского факультета исполняет для кандидата политических наук церковные песнопения в помещении кафедры политологии. Вот сюда бы Кротова сейчас.
Окладникова тоже, кажется, оценила юмор ситуации и, смеясь, спросила: «Ну, какой вариант ваш?»
— По-моему, третий.
— А, может, у вас четвёртый был?
— Нет, похоже, что третий.
Помолчали. Потом Окладникова сказала:
— Следующая неделя — Страстная, а в воскресенье — Пасха.
— Вы на Пасху куда пойдёте? — спросил Шажков.
— В свою пойду. Она в пяти минутах от дома.
— Лена, а как вы думаете, можно исповедаться в Пасху? И причаститься?
— Конечно! Даже нужно. Только попоститься перед этим три дня. Ну, два, в крайнем случае.
— Возьмёте меня в компанию?
— С удовольствием. Потом я вас куличом и пасхой угощу, фирменными.
— Класс!
— Давайте, чайник поставлю, — Лена пошла в соседнее помещение, где располагались чайный столик с холодильником. В этот момент к радости Валентина на экране ноутбука белая страничка исчезла и вместо неё снова появилась пейзажная заставка.
Шажков вспомнил, что не завтракал. Он осторожно, чтобы не потревожить заставку на компьютере, встал со стола и двинулся вслед за Леной к холодильнику. Там он обнаружил початую литровую бутылку водки, бутылку шампанского, полкирпича серого хлеба в целлофане и несколько банок так называемой sea food, то есть смеси из кусочков кальмаров, осьминожек, мидий, креветок и тому подобных тварей в солёном растворе. Любимая закуска профессора Климова.
— Вы кальмаров с осьминогами кушаете? — спросил он Окладникову, присев на корточки перед холодильником.
— Нет, спасибо.
— Ничего, если я поем немного? А то я в церковь натощак ходил.
— Конечно. Я сейчас чай заварю.
За чаем Шажков задал Окладниковой вопрос, который его давно интересовал.
— Лена, вы можете мне объяснить, зачем такие девушки, как вы — образованные, культурные, духовно развитые, — идут в политологию?
— Если вы про меня конкретно, то мне — интересно, — ответила Лена.
— Sorry, Лена. Я только про вас и больше ни про кого. И вы, стало быть, созданы, чтобы быть политологом?
Окладникова засмеялась:
— Я не знаю, правда. Не могу про себя такого сказать. Но мне нравится. Вам ведь тоже нравится? Вы не жалеете?
— Я — нет. Но я с юности этим увлекался.
— Так и я с юности. У меня папа работал директором завода. Я ещё маленькая была, когда на заводе начались волнения. Зарплату задерживали. Увольняли. Рабочие стали бастовать. И папу хоть и уважали, но и нам досталось. Митинги под окнами устраивали, окна били. Меня тогда отправили к бабушке. А потом ничего, всё утряслось, и я вернулась.
— И увлеклись политологией?
— Общественными науками. Вы ведь знаете, Валентин Иванович, что политология — это фикция.
Тут настал черёд смеяться Шажкову:
— Вы это Климову не скажите. Он считает, что только ему можно об этом судить, — отсмеявшись, Валентин сказал: — Политология — не фикция. Точнее, не совсем фикция. О чём ваша диссертация?
— О том, как политические исследования влияют на саму политику.
— А что, влияют? — сделал удивлённый вид Валентин.
— Ещё как! — подавшись вперёд, ответила Лена. — Результаты научных исследований сразу становятся факторами политики и формируют её.
— Используются в политических технологиях?
— Да уже сами научные результаты могут быть политической технологией. Уже само задание на исследование может быть политической технологией.
— Да-а, — протянул Шажков, — тема-то опасная, Леночка. Этак и ваша диссертация может стать политической технологией. Не боитесь?
— Нет, — просто сказала Окладникова, — а что, надо бояться?
— Не надо. Если такие молодые и красивые, как вы, будут бояться, то что же нам остаётся!
— Спасибо, Валентин Иванович, на добром слове.
Комплиментом Шажков хотел завершить деловую часть разговора, но Лена напомнила ему про конференцию.
— Хорошо-хорошо, — устало произнёс Валентин, — что там у нас нового по конференции?
— Сейчас, я быстро, Валентин Иванович. Значит так: Джон Рединг окончательно решил, что приедет с женой, и прислал копии паспортов.
— Это в международный отдел.
— Уже передала. Дальше, пришли тезисы из Финляндии и от наших ещё — всего пять. Я отправила в НИС, но там сказали, что уже поздно. Сборник подписан в печать.
— Кто сказал?
— Чекушин.
— Врёт как сивый мерин. Дайте-ка я позвоню в издательство.
Шажков взял телефонную трубку и набрал номер. Ответили сразу, как будто ждали у телефона.
— Вот работают люди, не то что мы, — подумал Шажков и сказал в трубку: — Вера Витальевна, здравствуйте, Шажков. У нас ещё пять статей в сборник тезисов, не поздно будет?.. Конечно, отформатируем. А если ещё в понедельник придут? Хорошо, спасибо. Мы вас любим… Больше всего Климов, конечно… До свидания.
— Понедельник — последний день, — сказал Валентин Окладниковой, поймав её восхищённый взгляд, — скиньте мне тезисы на флэшку, я их отформатирую.
— Что вы, Валентин Иванович, — с жаром ответила Окладникова, — я сама отформатирую, не беспокойтесь.
— Что ещё?
— Пришли слайды от англичан, финнов и немцев. Я начала переводить, но есть вопросы.
— Леночка, — сказал Шажков, в который раз почувствовав, как нравится Окладниковой такое к ней обращение, — у нас есть переводчица с кафедры иностранных языков. Она за эту работу деньги
