Мужчина этот напомнил Валентину советского чиновника выше среднего ранга на заслуженной пенсии. Его спутница — интеллигентного вида сдержанная женщина, похожая на петербургскую учительницу или, в крайнем случае, на сертифицированного (и от того несущего особенную печать на челе) гида Эрмитажа или Петергофского дворца. Женщина неожиданно для Валентина повернулась к нему и заговорила, при этом как-то сразу на повышенных тонах.
— Вот вы, молодой человек, рассуждали об европейской цивилизации. Прощения не прошу, так как не услышать вас было просто нельзя, уж не обессудьте. Как вы, находясь в нашем прекрасном городе, который весь от начала до конца есть дитя той самой хулимой вами цивилизации, позволили себе такие слова? Как у вас язык повернулся? Откуда берутся, не знаю, такие варвары, готы?
— Готы — это не мы, а вы, — парировал несколько удивлённый её наступательным тоном Шажков, — это ваши предки, мадам.
— Что? — не поняв, а потому разом оскорбившись и покраснев лицом, спросила женщина.
— Не надо, Жанна, не обращай внимания, — вступил в разговор мужчина, прикрывая спутницу не по-стариковски широкой спиной (это его естественное движение вызвало внутренне одобрение Шажкова, а вот последующие слова — нет). — Сие есть вопиющий результат нашей социальной политики, помноженный на общий недостаток культуры и воспитания. Люди приезжают, заканчивают столичные вузы и остаются в столице со своим каким уж есть, но на самом деле скромным багажом знаний и культуры. А им бы на село, где их скромный багаж достаточен и, более того, востребован в полной мере. Вы сами откуда, позвольте полюбопытствовать, молодой человек?
В интонации голоса мужчины не чувствовалось ни антипатии к Шажкову, ни любопытства к нему.
— Мы ме-е-стные, — проблеял Валя, подавая гардеробщице два номерка. Он снижал планку очевидно лишнего разговора, совсем не желая ни с кем ни о чём спорить, но желая лишь одеть, обнять и проводить до метро свою Совушку, а потом подумать обо всём услышанном и обговорённом с ней в сегодняшний вечер.
— Оно и видно, местные, — облегчённо выдохнула женщина, — сейчас таких «местных» полгорода, самолётов не хватает обратно отправлять.
«Идёт на обострение старая карга, — лениво и некорректно подумалось Вале, — зачем? Ну, точно — училка, причём именно питерская, с характером, безнадёжно испорченным советско-романовской системой вкупе с больным климатом».
— Это он местный, — вдруг сердитым голосом вступила в разговор Софья, подставляя плечи под раскрытую Валентином шубу, — а я приезжая, из Боровичей. Знаете такой городок?
— А, так вы из Белоруссии? Очень приятно, — с неожиданно проступившей на лице симпатией глянув на Совушку, произнесла женщина, — в первый раз у нас?
— Приходилось и раньше. По делам.
— У вашей родины большое будущее. Кончайте там с вашим батькой и идите в Европу. Вам откроют дверь, не сомневайтесь. А мы здесь тихо позавидуем, — произнесла она, просветлев лицом.
— А что ж с вами-то будет? — сдвинув брови, озаботилась Совушка.
— Сейчас главное — вас отпустить на свободу и другие порабощённые народы (всё это было произнесено со светлой печалью на лице, убеждённо и без тени иронии), а с нами будет, что заслужили: сгинем в рабстве, и я не заплачу.
— Мы не рабы, рабы не мы, — добродушно прогудел Шажков.
— Что-то красноречие вас подводит, молодой человек, — усмехнулся мужчина.
— На вас расходовать не хочется, — лениво огрызнулся Валя, одной рукой придерживая Совушку за талию, а другой открывая входную дверь и впуская внутрь облачко морозного воздуха.
— Густопсовость неискоренима, — удовлетворённым голосом резюмировал им вослед мужчина.
На улице Валентин с Софьей переглянулись единомышленниками и, сцепившись локтями, быстро пошли по морозному Каменноостровскому. Валя вспоминал, как трогательно Софья поддержала его, объявив, что она из Боровичей.
— Что-то густо всё заваривается вокруг этих Боровичей, — вдруг подумалось ему, и он удивился, неожиданно почувствовав острое любопытство. — Что же это за Боровичи такие, пуп земли, центр вселенной? Не пора ли, наконец, съездить, посмотреть?
— Дядька этот — москвич, — прервав его мысли, сказала Совушка, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы и морозного ветерка, — из старой московской чиновничьей тусовки. Барин. Я тебе это как филолог говорю. «Густопсовость» — это из их лексикона.
— Видишь, эти двое с тобой согласны, — задумчиво ответил Шажков, — ехать нужно, а то погрязнешь здесь с нами… в рабстве.
— Ну-ну, — фыркнула Софья, — скажи-ка лучше, ты всерьёз про чертей-то рассуждал и про европейскую цивилизацию или в полемическом задоре?
— Задор был, конечно, чего уж там, — признал Валя, — но по сути это то, что меня волнует сейчас, и именно в этом ключе. Я, наверное, плохо формулирую, Совушка. Одни эмоции и больше ничего.
Софья помолчала, потом сказала нараспев: «Люблю, когда ты говоришь со мной так. Извинительно, по-человечески. Мне сразу так спокойно становится».
Через час, проводив Совушку, Валентин тихо щёлкнул замком и вошёл в свою квартиру. Эмоции последних часов вдруг отошли на самый дальний план. Он впервые в полной мере почувствовал дух и неизбывное ощущение семейного дома.
В прихожей было прибрано, со всех сторон лился мягкий полусвет. Из комнаты, смущённо улыбаясь, вышла Лена, обёрнутая в белый шерстяной платок. Шажков обнял её и вдохнул женский мускатный запах, перемешанный с запахом шерсти и еле слышным фантазийным запахом утренних духов.
5
Незаметно подступал новый год.
Рождественский пост Шажков с Окладниковой соблюдали не строго. Окончательно сорвались перед католическим Рождеством. К этому времени аудиторные занятия у Шажкова закончились, у Лены контрольные работы завершились ещё в ноябре, а в конце декабря она сдала кандидатский минимум, и это событие Валя с Леной отметили праздничным домашним ужином за столом, накрытым в комнате. Разговор зашёл о возможном приезде Димы Стрепетова. Вообще говоря, Окладникова всячески избегала обсуждения этой темы, когда сердясь, когда замыкаясь в себе, но Шажков настойчиво возвращался к ней. Валентин в душе ждал приезда соперника как момента истины. Он ждал, что этот приезд и очная встреча, чем бы она ни закончилась, хоть даже и дракой (что казалось маловероятным), вернёт ему душевное здоровье и уничтожит в нём ревнивого беса, который мучил Валентина последние два месяца. Ревнуют ведь к тому, кого не знают. А когда вот он, соперник, перед тобой, как на ладони, то время ревности кончается, начинается время действия. И здесь Шажков был абсолютно, на сто процентов, уверен в себе и в своём преимуществе.
В этот раз Валентин настоял на разговоре, и Лена сдалась. Не сразу, сначала долго молчала, потом вздохнула и сказала:
— Если он вообще приедет в Новый год, то ко мне на квартиру. У него есть ключи. Но меня он не найдёт, — твёрдым голосом пообещала она Валентину, — Я решу этот вопрос, не волнуйся.
— Я не волнуюсь совершенно, — ответил Шажков, — но ты одна этот вопрос не решишь. Я должен с ним встретиться.
— Зачем, не надо, Валя. — Лена сделал протестующий жест рукой. — Я не хочу, чтобы ты с ним встречался.
— Зачем? Затем, что ты одна не справляешься. Да и я тоже. Каждый из нас по отдельности не справляется, как я вижу. И он, твой хахаль, он тоже не справляется. Я его не снимаю со счетов, коль скоро он часть твоей жизни. Но если мы с тобой одна семья, а я верю в это, иначе не был бы с тобой сейчас, то мы должны дать ему ясный сигнал и поставить, наконец, точку в этой и истории. Ты согласна?
