Если честно, ты меня смутил.
— Это плохо?
— Нет, здорово. Чувствую, что выздоравливаю.
— Я очень много сделал за эти дни, — улыбаясь, объяснил Шажков, — что должен был сделать.
— Что же?
— Потом.
— Хорошо, — Лена погладила Шажкова по руке. — Я горжусь тобой.
Валентин наклонился и поцеловал Лене руку, а она провела тонкими пальцами по его лицу: «Ты очень красивый сегодня, Валя. Просто очень! Но мне как-то тревожно. Взгляд у тебя усталый и…»
— Какой?
— Холодный какой-то, извини. Скажи, всё хорошо?
— Конечно.
— И ничего не случилось?
— Ничего.
— И у нас с тобой всё хорошо?
— У нас с тобой ещё лучше.
В глазах у Лены появились быстрые слёзы, и она почти выкрикнула с детским отчаянием: «Я хочу домой! Мне надоело здесь! Я скучаю по тебе!»
Шажков ответил ей просто и строго, по-отцовски: «Потерпи и выздоравливай. Я жду тебя дома. Там пусто без тебя!».
В университет Шажков после больницы решил не ехать. Подумал, что царапины на лице ещё не прошли, да и настроения встречаться с коллегами не было. Он пересёк сквер у входа в больницу и, решив не ждать маршрутку, пошёл пешком к метро, срезая путь через промзону. К Валентину вернулась память, и события вчерашнего дня вдруг встали перед глазами во всей страшной необратимости. Он шёл в раздумье, не замечая ничего вокруг и время от времени вступая сам с собой в диалог:
— А может быть, Фуражка и вправду спас Лену от тех подонков?
— Ударив ножом, даром что не насмерть?
— Да, не то. Значит, он получил по справедливости. А что ж так на душе тяжело?
— Ты — убийца.
— Можно, конечно, и так сказать.
— Только так и нужно.
— А как же дуэли в девятнадцатом веке? На дуэлях не бандитов — друзей убивали за шутку, за пьяное острое словцо. И совесть у них не болела, и в церковь они при этом ходили. Интересно, исповедовали они грех убийства, и снимал ли священник с них этот грех?
— Вот и проверишь. Поставишь перед отцом Владимиром задачку.
— Жалко отца Владимира. А если не снимет?
— Тогда я тебе не завидую.
Через час Шажков вошёл в свою квартиру и не раздеваясь подошёл к «эрмитажному» зеркалу На него смотрел отдалённо знакомый человек с похудевшим лицом в мелких красных царапинах и с прямым, вызывающим взглядом холодных глаз, на дне которых барахталось беспокойство.
«Да, типаж! — подумал Валя. — Взгляд и впрямь тот ещё. Но язв на лбу нет. Нет на лбу язв-то!»
«А может быть, ты не убил его? — вдруг птицей прилетела мысль. — Язв нет — значит, он не умер?!»
Шажкова даже пот прошиб от этой неожиданной мысли. Он быстро снял пальто, не заглянув в комнату, прошёл на кухню и стал нервно есть всё, что находил съедобного.
«Может быть, он и не умер?» — играла в голове спасительная мысль.
Эта мысль требовала подтверждения, версия — проверки, и, с трудом дождавшись следующего утра, Шажков отправился в спальный район Санкт-Петербурга, в котором произошло столько событий, повлиявших на его жизнь. Утро было хмурым и ветреным. Валентин вышел из маршрутки в тёмных очках, которые тут же снял, обнаружив, что они привлекают внимание прохожих, также как и его модное чёрное пальто.
«Замаскировался, дурак», — с досадой подумал Валя. В руках у него был портфель типа «дипломат», и весь он, в пальто и с кейсом, не вписывался в декорации забытого богом микрорайона без единого офиса, но с магазином «Пятёрочка» и с группой алкашей у его входа.
— Валентин Иванович, — позвал его сзади знакомый голос. Шажков вздрогнул, оглянулся и увидел старшего лейтенанта Колтунова в гражданской одежде с чёрной сумкой через плечо.
— Здравствуйте.
— Привет! — дружелюбно сказал Колтунов — Что, тянет?
— Куда?
— К месту преступления.
— Вы путаете меня с Раскольниковым.
— Неужели? — засмеялся участковый. — И ты здесь ни при чём?
— В чём ни при чём?
— В нанесении тяжких телесных повреждений гражданину Бойко по кличке Фуражка.
— Тяжких телесных? Так он не умер?
— Фуражка-то? Да почти умер. Еле откачали в реанимации. Инвалидом будет.
— Фу ты… Слава тебе, Господи! Слава тебе! — Шажков, не стесняясь участкового, три раза быстро перекрестился.
— Да уж, — с интересом поглядывая на Валентина, протянул Колтунов.
— Нож нашли? Под лестницей?
— Да и не искали, — Колтунов уже серьёзно смотрел на Шажкова. — Ты что, правда думал, что убил его?
— Да, я так думал.
— Переживал?
— Я? Нет. Хотя осознавать себя убийцей тяжело.
— Тяжело? А я думал, страшно. Подсудное ведь дело. В колонию строгого режима запросто мог загреметь. Да и за причинение тяжких — тоже срок полагается.
— Не думал об этом. Да и наплевать — срок так срок. Ты не подумай, я ведь его не сзади, а лицом к лицу. Он с ножом, а я…
— С чем?
— Да с нунчаками. Ну, палки такие на шнуре, как у каратистов.
— Рисковый ты парень.
— Но я тебе ничего не рассказывал, хорошо? — уточнил Валентин.
— А как же офицерская совесть?
— В прошлый раз она у тебя была сговорчивой. Нет? Если нет, так поступай по совести. Я не обижусь. Зона так зона — знал, на что шёл. На моём месте ты также поступил бы. А нет — всю жизнь бы потом мучился.
Шажков повернулся и пошёл прочь.
— Валентин, — позвал его Колтунов, — Валентин, подожди!
Валя обернулся было, но потом махнул рукой и ускорил шаг.
— Да что за обиды такие, — кряхтел сзади Колтунов. — Бегай тут за тобой.
Участковый догнал Шажкова, придержал за руку, и они оба остановились.
— Что ты крутизну показываешь?
— А ты что стучать надумал?
— Кто тебе сказал? Я похож на стукача?
— Не знаю. Вроде не похож.
— Ну, то-то же. Он как бомж прошёл, Фуражка этот. Ну а бомж — он и есть бомж, дело из-за бомжа возбуждать не будут. Тем более того, кого ты не опознал, всё-таки прищучили, так что сидеть он будет. Заварзин свою благодарность получит. И все довольны.
