нее не свалится. Она сказала:
— Красивая юбка. Тебе нравится?
Фоллом посмотрелась в зеркало и ответила:
— Нравится. А я не замерзну? — И она провела руками по своей голой груди.
— Не думаю, Фоллом, на этой планете тепло.
— Сама-то кое-что надела.
— Да, надела. Это обычай моей планеты. Вот что, детка. Вокруг нас за обедом и после будет много альфанцев. Как ты думаешь, ты это выдержишь?
Фоллом заметно расстроилась и Блисс продолжила:
— Я сяду справа от тебя и буду тебя держать. С другого боку сядет Пел, а Тревиц напротив. Мы не позволим никому с тобой разговаривать, и тебе тоже не придется ни с кем разговаривать.
— Я постараюсь, Блисс, — тоненьким голоском пропищала Фоллом.
— А после обеда, — сказала Блисс, — альфанцы будут для нас музицировать на свой особый манер. Ты знаешь, что такое музыка? — и Блисс как умела промычала электронную мелодию.
Лицо Фоллом просветлело.
— Ты имеешь в виду… — последнее слово она сказала на своем языке и запела песню.
Блисс широко раскрыла глаза. У песни была прекрасная, хотя и беспорядочная мелодия с многочисленными трелями.
— Да, это музыка, — сказала Блисс.
— Джемби играл… — возбужденно сказала Фоллом. Она поколебалась, потом решилась сказать на галактическом, музыку. Он играл музыку на… — опять слово на языке Фоллом.
— На фифуле? — с сомнением повторила Блисс.
Фоллом рассмеялась.
— Не на фифуле, а на…
И Блисс услышала разницу, но поняла, что не сможет правильно повторить.
— Как оно выглядело? — спросила Блисс.
Запас слов у Фоллом все еще был невелик, и жестами она тоже не смогла создать у Блисс ясное представление.
— Он показывал мне как играть на… — гордо сказала Фоллом. — Я играла пальцами, как Джемби, но он говорил, что скоро я смогу играть без этого.
— Чудесно, детка, — сказала Блисс. — Значит, после обеда мы посмотрим, умеют ли альфанцы играть так же хорошо, как твой Джемби.
Глаза Фоллом искрились, и благодаря приятным мыслям она держалась спокойно во время обильного обеда, несмотря на толпу, шум и смех вокруг. Лишь один раз, когда близко от них нечаянно перевернули блюдо, что вызвало возбужденные крики, Фоллом как будто испугалась, но Блисс крепко и тепло обнимала ее.
— Не знаю, сможем ли мы, Пел, устроить отдельное питание, пробормотала Блисс, — иначе придется отсюда улетать. Раз уж мне приходится есть этот изолятский животный белок, я должна иметь возможность делать это в тишине.
— Это только праздничное оживление, — ответил Пелорат. Он был готов в разумных пределах вынести все, что он считал следствием примитивного поведения и древних обычаев.
После обеда объявили, что скоро начнется музыкальный фестиваль.
В зале, где должен был происходить фестиваль, таком же большом, как столовая, стояли складные стулья (Тревиц нашел их весьма неудобными) примерно на сто пятьдесят человек. Путешественников, как почетных гостей, отвели в первый ряд, причем многие альфанцы одобрительно и вежливо отозвались об одежде гостей.
Оба мужчины выше пояса были обнаженными, и Тревиц каждый раз, когда вспоминал об этом, поджимал брюшные мышцы, а иногда самодовольно поглядывал на свою заросшую черными волосами грудь. Пелорат, увлеченный окружающим, не замечал собственной внешности. На блузку Блисс смотрели украдкой и озадаченно, но ничего не говорили.
Тревиц заметил, что зал полупустой и что присутствовали в основном женщины, и предположил, что большинство мужчин в море.
— У них есть электричество, — прошептал Пелорат, тронув
Тревица за локоть.
Тревиц взглянул на вертикальные трубки на стенах. Такие же оказались и на потолке. Трубки мягко светились.
— Флюоресцентные лампы, — сказал он. — Довольно примитивно.
— Да, но они светят, и я заметил такие же в нашем доме. Я думал, что это украшения. Если мы сумеем их включить, нам не придется сидеть в темноте.
— Они могли бы нам сказать, — раздраженно заметила Блисс.
— Они думали, что мы знаем, — сказал Пелорат, — что это знают все.
Четыре женщины появились из-за занавесок и уселись группой на пустой площадке впереди. Каждая женщина держала в левой руке инструмент из лакированного дерева. Инструменты, похожие по форме, отличались размерами. Один был совсем маленький, два других чуть побольше, а четвертый большой. Кроме того, каждая женщина держала в правой руке длинный стержень.
Когда они входили, аудитория негромко посвистела, в ответ на это женщины слегка поклонились. Грудь у каждой была плотно перевязана полоской кисеи, по-видимому, чтобы не мешала инструменту.
Тревиц истолковал свист как признак одобрения или радостного предвкушения и почувствовал, что будет вежливо присоединить свой.
Тогда и Фоллом добавила к свисту трель, гораздо более сложную, чем просто свист. Это начало привлекать внимание, и Блисс, сжав руку Фоллом, остановила ее.
Безо всякого вступления три женщины положили инструменты под подбородки, а четвертая установила свой (самый большой) инструмент между ног на полу. Длинные стержни в руках женщин заскользили по струнам, натянутым почти по всей длине инструментов, тогда как пальцы левой руки стали быстро перемещаться вдоль верхних концов струн.
Вот и 'скрип', подумал Тревиц, но звук вовсе не был похож на скрип. Это была мягкая и мелодичная последовательность звуков, своя у каждого инструмента, а в целом все приятно смешивалось.
Музыка сильно отличалась от бесконечно сложной электронной музыки ('настоящей', как о ней невольно думал Тревиц) и была определенно своеобразной. Однако со временем его ухо привыкло к странной системе звуков, и он начал различать тонкости. Это утомляло, и он с тоской подумал о математической строгости настоящей музыки, но ему пришло в голову, что, если достаточно долго слушать эту музыку, к ней можно привыкнуть.
