Он лежал, вытянувшись, примостив голову повыше, и дышал с присвистом, но Приеде все равно чудилась огромная сила в нем. Приеде спросил о том, что сверлило его мозг, как гвоздь:
— Как может латыш, пусть он самый заядлый националист, носить форму немецкого офицера? Как у него рука подымается избивать своих соотечественников! Непостижимо, просто непостижимо!
— А, этот офицер! — догадался Август. — Обычная история, Приеде, самая что ни на есть обыкновенная. Мы выросли на одной земле, но взгляды на вещи у нас разные. Подонки, вроде этого офицера, всеми силами, пусть хоть с помощью фашистов, пусть хоть с помощью капиталистов, стремятся сохранить старое. Мы же боремся за утверждение нового. Они служат злу, мы — добру. Они служат войне, мы проливаем свою кровь, чтобы ее никогда не было на земле! Они сотрудничают с оккупантами для того, чтобы насильственно продлить век капитализма. Нам с тобой пришлось пойти в логово врага для того, чтобы помешать этому!
Приеде, слушая Августа, только вздыхал. А командир усмехнулся каким-то своим воспоминаниям, и по его измученному лицу скользнула злая гримаса.
Приеде грустно сказал:
— Вот таким ублюдкам порой удается спрятаться от справедливой кары народа и найти новых хозяев! А нам, видно, уже не удастся, командир, уйти из этой проклятой ловушки! И это перед самым освобождением.
— Оставь, Приеде! — резко перебил его Август. — Коммунисты никогда не сдаются!
— Я не коммунист, товарищ командир, — робко ответил Приеде, и не понятно было, оправдывает ли он этим свое неверие в будущее или сожалеет, что нет у него такой неукротимой силы жизни, какую он видел в своем командире.
— Жаль! — коротко ответил Август.
И Приеде невольно подумал, что командиру было бы в сто раз легче, если бы рядом с ним в этот самый трудный час его жизни, накануне смерти, был кто-нибудь из тех, с кем он с такой страстью строил будущую Латвию. Им бы, наверно, было что вспомнить, чем погордиться, они бы нашли слова, чтобы утешить друг друга. А что мог он? Революция в Латвии застала его мальчишкой. Юношество его прошло под грохот войны. Ничего он не успел сделать. Умные люди говорят: только тот человек выполнил свое назначение в жизни, который посадил дерево и родил сына. А он, Янис, еще и не придумал, какое бы ему дерево посадить, а девушка, которую он хотел бы видеть матерью своих детей, осталась где-то в затемненной Латвии, и всякий немец может пристрелить ее, если она еще жива.
Ему стало так жаль себя, что он нечаянно всхлипнул, потом притворился, будто закашлялся, и отвернулся от командира. Август мягко сказал:
— Ничего, Приеде, вот выберемся из этой переделки, и ты сам удивишься, какую же отличную жизнь мы построим!
Загремел замок, раздались голоса. Дверь распахнулась, в проеме выросли два силуэта. Приеде весь сжался, ожидая, что вызовут его. Август даже не шевельнулся.
Солдаты вошли, вгляделись в полумрак.
Один пнул Августа в бок, сказал:
— Ты! Шнелль! Шнелль! Бистро!
Август встал на колени, похлопал поднимавшегося Приеде по плечу, сказал:
— Держись! Их песенка спета!
С трудом поднялся, выпрямился, нырнул за низкую дверь, как в пустоту, и исчез. Дверь захлопнулась, и снова загремел тяжелый замок.
Приеде прислушивался долго, мучительно, до звона в ушах. Ничего не было слышно.
Примерно через час пришли и за ним. Он знал, — это еще не расстрел.
Небо было совсем темным от низких, набухших водою туч. Сполохи, вспыхивавшие на нем, стали ярче. Приеде понял — фронт приблизился за этот день. Прожить бы еще сутки-другие, и, возможно, немцам будет не до него, они ведь тоже боятся смерти.
Его провели в штаб разведывательно-диверсионного отряда «СС-Ягдфербанд».
Офицер-латыш в немецкой форме, с которым он встретился в кабинете оберста, оглядел его залитое кровью лицо, брезгливо сказал:
— Отличный вид!. Как раз для гулянья по улице Бривибас! — поморщился, кивнул солдату: — Проводи его умыться!
Солдат вывел Приеде к колодцу. Нет, и это еще не расстрел…
Солдат полил ему голову из ведра, вода была звонкой и холодной. Приеде вытер лицо подолом своей рубашки, постоял, вдыхая воздух, пахнущий тлением. Но это был еще не тот запах, какой исходит от убитого на третий день. Он выпрямился и пошел впереди солдата обратно.
И снова увидел Августа.
Август, все еще могучий, хотя и залитый кровью с головы до ног стоял у входа в особняк оберста. Трое солдат с автоматами наизготовку охраняли его. Август улыбнулся Янису, и Приеде содрогнулся: это была дружеская улыбка, сочувствующая, даже ободряющая, а ведь Август стоял перед смертью.
Солдат ткнул Приеде в спину. Приеде шагнул в комнату.
— Ну как, освежились? — с усмешкой спросил латыш.
Приеде промолчал.
Эсэсовец посмотрел на Приеде испытующим взглядом, словно определял, готов ли тот к сдаче, сделал знак немцу-конвоиру, и немец вышел. Теперь они остались с глазу на глаз. Приеде и этот латыш в форме немецкого офицера.
— Ну вот что, убеждать вас мне некогда, — сухо сказал офицер. — Мне ничто не помешает расстрелять вас за шпионаж. Но у вас есть возможность выйти из этой игры и войти в другую…
Офицер выждал паузу и продолжал — резко, зло:
— Немцы не удержались в Латвии, большевики оказались сильнее. Но война против Советов на этом не кончится. Подождите, с Советами еще будут воевать и американцы и англичане. И мы, национально- мыслящие латыши, будем воевать против Советов рядом с каждым из возможных союзников. Начало нашей победы мы закладываем и сейчас, в дни поражения. Вы останетесь жить. Для этого нужно совсем немного: завтра начнете работать на немцев, будете передавать по вашей рации все, что вам прикажут…
Приеде молчал. Он понимал, что ничто уже не спасет его. Август, наверное, погиб. Его убили бы во всех случаях. Убили бы просто за то, что он офицер и коммунист. Приеде — всего-навсего мобилизованный солдат, и он может уцелеть. Для этого требуется совсем немного.
— Хорошо, — с усилием сказал он, — что я должен сделать? Ведь мои шифровальные блокноты и расписание связи у вас. Любой радист может сделать то, чего вы требуете от меня…
— Э, парень, я немного разбираюсь в агентурной радиосвязи. Русские — не дураки, они, наверно, записали твой почерк…
— Ну что ж, я могу работать и сам, — безразлично сказал Приеде.
— Ты слишком торопишься, мой мальчик, — насмешливо остановил его латыш в немецкой форме. — Меня прежде всего интересуют сигналы твоего провала, с помощью которых ты можешь в один из сеансов радиосвязи с центром поставить его в известность о том, что работаешь под нашу диктовку. Вот что важно для меня! Понял?
И Приеде сдался. Ведь могло случиться и так, что сегодня-завтра Советская Армия ударит со всех сторон по окруженной группировке немцев и разгромит ее, как громила уже много раз загнанные в котел немецкие армии. И он останется жить…
Как немного нужно сделать для этого: выдать немцам условные сигналы, чтобы там, в штабе латышской стрелковой дивизии, у полковника, которого зовут Павел Михайлович, думали, что он и Август на свободе. Но велико ли его задание? Он ведь должен только наводить самолеты… Поэтому немцы и не станут требовать большего. А здесь, в этом котле, куда бы Приеде ни направил по приказу немцев атаку самолетов, все равно каждая бомба достанет немца. Значит, и вина его, Приеде, будет не так уж велика…
Он шумно выдохнул воздух, словно бросался в воду, и кивнул. Латыш в немецкой форме понимающе улыбнулся и протянул отличные английские сигареты. Он принимал Приеде в союзники.
