Полковнику показалось, что он видит Августа и его радиста. Они лежат где-то в болотистом лесу, возле побережья, на котором морские ветры согнули все деревья в одну сторону, от моря, обломали сучья, так что кроны сосен стали похожи на сдвинутые набекрень шапки подгулявших матросов. Два человека лежат в ложбине, а над ними переброшена антенна, и они, прислушиваясь к лесным шорохам, делают свое дело. Август сжимает в руке автомат, готовый огнем защищать своего радиста, если какой-нибудь отряд «Ягдфельдкоманды» наткнется на них… Лишь бы радист успел передать…
…Расшифрованная телеграмма лежала перед Павлом Михайловичем. Все в ней было правильно. В тексте телеграммы было и условное обозначение, показывавшее, что радист работает не под принуждением. Балодис настоятельно просил организовать налет бомбардировщиков на расположение немецкого танкового полка.
Павел Михайлович набросал ответную телеграмму и передал шифровальщику. В телеграмме он ответил согласием на запрос радиста и сам спрашивал, может ли Август принять еще одну группу разведчиков и указать им место выброски.
Перед рассветом следующего дня, когда над указанным радистом квадратом прошли советские самолеты, причем бомбы падали очень неточно, — Павел Михайлович снова пришел в операторскую. Точно так же взял он шезлонг, устроился на веранде, глядя в бледнеющее небо, с которого словно бы смывало ночные звезды. От недалекого пруда тянуло прохладой, и Павел Михайлович зябко поежился. Он думал о том, что случилось с Августом. Август никогда не стал бы тратить время на наводку самолетов: это была легенда для радиста. По-видимому, радист попал в плен и выдал известное только ему задание. Но жив ли сам Август?
В назначенный час опять раздались быстрые шаги старшего лейтенанта, — он торопился обрадовать полковника.
— Павел Михайлович, «Нептун»!
Снова тянулось томительное время, снова повизгивал приемник, торопились шифровальщики, и вот перед Павлом Михайловичем лежал текст новой телеграммы.
Балодис был жив! Об этом сказало полковнику третье слово телеграммы. Но Балодис и радист были в плену — об этом говорило содержание телеграммы: Балодис давал согласие на прием разведывательной группы!
Да, конечно, немцам показалось соблазнительным принять в свое расположение, под дула своих автоматов еще одну группу разведчиков. Сомневаться в достоверности запроса они не могли, — ведь спрашивали не их, а советских разведчиков. И конечно, немцы поторопили своих пленников ответить согласием. Но Балодис, уславливаясь с Павлом Михайловичем о контрольной проверке, сам предложил этот вопрос: он был безопасен, если бы Балодиса и Приеде захватили в плен. Желание советского командования забросить еще одну группу, опираясь на Балодиса, было естественным. Только Балодис, если бы он работал свободно, должен был ответить отказом.
В конце радиограммы разведчики снова указывали квадраты для бомбежки. Было ясно, что немцы указывают пустые квадраты, скорее всего, болота и глухие хутора. Но Павел Михайлович опять ответил согласием, по вопросу же о выброске разведчиков просил уточнить место, сигналы, время. Игру надо было продолжать, чтобы дать Балодису возможность бежать. Следовало делать вид, что штаб дивизии ни о чем не подозревает, бомбить указанные квадраты, тем более, что теперь в курляндских лесах за каждым деревом прячется по пяти немцев, — куда ни упадет бомба, она все равно кого-нибудь достанет, особенно, если бомбить не так метко, как того ждут немцы. Балодис сказал Павлу Михайловичу все, что мог, и следовало дать ему хоть время: может быть, он сумеет уйти из ловушки, в которую попал…
4
Этого не знал Приеде. А то, что он узнал, начисто сломило его волю.
Они с Августом сидели у офицера, вызвавшего их для сочинения очередной радиограммы. Август, выслушав наставления офицера, насмешливо спросил:
— Как вы думаете, сколько еще времени советские летчики будут бомбить болото? Ведь, кроме нас, у них, наверно, есть и другие корректировщики. Если вы не хотите провалить нас, то должны время от времени давать и стоящие цели.
— Убивать своих?
— С каких пор немцы стали вам так дороги?
Приеде со страхом слушал этот разговор. Безрассудная смелость Августа пугала его. Что стоит этому офицеру отдать приказ об их расстреле? Но Август держится так, словно не он, а офицер находится в плену.
Офицер и на самом деле согласился:
— Черт с вами, запишите еще вот этот квадрат, тут у немцев какая-то воинская часть.
Они продолжали работать, перебрасываясь короткими фразами, когда в кабинет вошел гаупштурмфюрер СС. Человек этот остановился у порога, вглядываясь в лица сидящих за столом. Приеде только хотел толкнуть локтем Августа, предупредить, как хаупштурмбанфюрер прошел к столу, спросил офицера:
— Это и есть те корректировщики, о которых вы докладывали?
— Так точно, гауптштурмфюрер!
— Болван! Перед тобой крупный советский разведчик Балодис! И уж он-то прилетел сюда совсем не для корректировки налетов!
Август медленно встал из-за стола, глядя прямо в искаженное ненавистью лицо Силайса. Приеде не поверил своим глазам — Август улыбался! Бледный от гнева эсэсовец, невысокий, светловолосый, весь какой-то издерганный, стоял перед советским разведчиком, размахивая руками, и кричал на своего офицера.
— Вот где бог привел встретиться, господин Силайс! А помните, я всегда говорил, что айзсарги были и будут изменниками своего народа!
— Молчать! — взвизгнул Силайс. Кажется, он хотел ударить Августа, но стукнул только по столу. И крикнул в открытое окно по-немецки: — Конвойных сюда!
В своей ярости он не хотел отделять Приеде от его командира, и их вывели вместе, но потом, видимо, Силайс одумался, приказал вернуть радиста.
Больше Приеде не видел Августа. Он передал еще несколько радиограмм, но, должно быть, у Балодиса был особый сигнал, которого Приеде не знал, потому что русские перестали отвечать на его позывные. А еще через несколько дней он подслушал разговор своего начальника с Силайсом и понял, — Балодис бежал во время бомбежки хутора, на котором его содержали…
Только много позже узнал Приеде об обстоятельствах побега. «На прощанье» Балодис сделал все, чтобы испортить немцам игру. В одной из зашифрованных радиограмм, которую передал Приеде, не понимая ее смысла, Балодис назвал советскому командованию координаты пункта, в котором мог высадиться советский морской десант. Названо было побережье возле Ужавского маяка. Немцы одобрительно отнеслись к этой радиограмме, стянули специальные подразделения для отражения десанта. Однако у Балодиса, как видно, были свои сигналы, по которым его радиограммы в штабе Советской Армии читались не так, как они звучали для непосвященных. В назначенный для десанта час над расположением немецких войск появились советские самолеты и разнесли в пух и прах отборные эсэсовские части, приготовленные для отражения десанта… В суматохе бомбежки Балодис успел взломать дверь сарая и уйти…
Приеде оказался не у дел. Некоторое время он еще продержался в должности радиста латышского батальона, приданного немецким частям вермахта, затем отступил вместе с немцами на одном из транспортов в Германию, где и сдался в плен англичанам.
Тут-то он понял, что Силайс — давний слуга англичан.
«Человек, испугавшийся змеи, боится и оброненной веревки», — говорит народная мудрость. И Приеде струсил второй раз. Он испугался жестокого режима для перемещенных, испугался, что ему никогда не вернуться на Родину, испугался всего, чем угрожал ему Силайс, и согласился стать его помощником в
