И все. И никакой подписи. Лаувы уже не стало, но Курлиса еще не было. Рождение всегда проходит тяжко.
Перепуганные шпионы прибежали прямо домой к Приеде и сейчас отсиживаются у него, прислушиваясь к шуму каждой проходящей машины. Хорошо еще, что не ринулись просто в бега, ищи их тогда по всей Латвии. Но Приеде всегда был для них хорошим советчиком, показал себя храбрым парнем, вот они и надеются. А что делать с Майгой Приеде? Того и гляди, сюда еще заявится Майга, чтобы спасти своего беспутного мужа, который связался с какими-то подозрительными типами. М-да…
И сам Приеде наседает на полковника Балодиса. Он боится, что из-за всей этой истории разрушится его семья. Наконец, у него есть дела на заводе. Не может он бесконечно ходить по бюллетеню и выпрашивать отпуск то на два дня, то на три. Товарищи поглядывают косо. В заводском коллективе человек должен быть кристально чистым, а то живо заработаешь презрение. А Приеде не может потерять доверие товарищей!
На Приеде наседает Вилкс. «Ты обещал нам связи? Обещал связать нас с лесом? Давай-давай!» Вот как заговорил Вилкс, когда почувствовал, что у него под ногами горит земля.
Павел Михайлович сидел у Балодиса и разглядывал его твердое, но все в бороздках, словно размытое солеными волнами лицо моряка.
— Август Янович, под каким именем вас знала немецкая разведка и допрашивавший вас у немцев. Силайс? — вдруг спросил генерал.
Балодис отлично понимал, что генерал помнит все детали, связанные с его заброской во время войны в немецкий тыл. Но он был отлично дисциплинирован и ответил спокойно:
— Балодис.
— А под каким именем вас знали в бывшем националистском подполье?
— Будрис.
— Так вот, кунгс[9] Будрис, не пора ли вам, как это ни странно, снова пойти в лес? — спросил генерал.
Балодис неприметно вздохнул. В те далекие времена, когда он был в тылу у немцев, возле него не было Магды, не было маленького Арвида. Одному в таких случаях легче. А теперь придется уклончиво отводить глаза от взгляда Магды, подолгу не встречаться с Арвидом, числиться не то в командировке, не то в нетях, а что они, самые близкие ему люди, скажут на это? А что, если как раз в то время, когда он будет в новой роли, следовательно, невидимым для близких, Арвид или Магда встретят его просто на улице Риги?
— Я слушаю, Павел Михайлович, — сказал он.
— Надо собрать ваших бывших партизан и устроить бункерок в лесу, — веселым голосом сказал генерал. — Помните, как вы тогда пели? — и хрипловатым баритоном курильщика пропел:
Балодис улыбнулся произношению, но промолчал. Он и сам понимал: другого выхода нет. Не отправишь же этих приобвыкших к тихой жизни людей так просто в лес?! Даже к шпионам надо быть милосердным. Сколько их там, в школах, ни учили, в лесу могут сносно устроиться только очень умелые люди. Таких у Балодиса на памяти было много. С одними он жил в партизанских отрядах, других сам вывел из бункеров ЛЦС и приобщил к доброй мирной жизни. И снова поморщился: как ни кинь, все на кол… Так, что ли, говорит русская пословица… Теперь придется отрывать людей от мирной жизни, от жен и детей, от работы, превращать неизвестно на какое время в «лесных бандитов».
— Придется, Август Янович, перелицевать одежду, — мягко, но настойчиво сказал генерал. По- видимому, он почувствовал, что творится в сердце Балодиса. — И людей собирайте немедленно. Если мы задержимся с переводом Вилкса в лес, он может заподозрить черт знает что. Записке Лаувы они все равно не поверили, понимают, дьяволы, что он вытряхнет весь мешок, как только заявится к нам.
— Есть, товарищ генерал! — спокойно ответил Балодис.
— Даю вам три дня сроку. Маевку ваши люди должны справлять в лесу. Шпионов переведем ко Дню Победы. Надеюсь, что погода установилась надолго. Пусть найдут какой-нибудь старый бункер, изучат место, разработают себе легенды. К тому времени как придут шпионы, лагерь должен иметь вполне обжитой вид. Впрочем, вас не надо учить.
Балодис молчал. Он перебирал в памяти имена своих бывших помощников…
Со многими товарищами он не встречался уже много лет. А не переменились ли они? Не ослабли ли их дух и сердце?
Павел Михайлович напомнил:
— А где этот ваш художник? Вэтра, кажется?
— Здесь, в Риге. На днях я видел его в горсовете с эскизами праздничного украшения. Он возглавляет бригаду оформителей. Боюсь, что ему теперь не до нас.
— Ну, вы скажете тоже! — недовольно заметил генерал.
— По-моему, он разводится с женой…
— Вот это уже хуже! — Павел Михайлович потер виски. — Причина?
— Жена приревновала к натурщице. Подробности он не сообщил.
— Странная причина! — досадливо сказал генерал. — Поговорите с ним, а потом пригласите мадам Вэтру. И предупредите, что операция рассчитана на все лето. Пусть подумает. Ему же все равно надо где- нибудь писать пейзажи.
— Да, там попишешь пейзажи! — усмехнулся Балодис. — В каждом названии будет слово «болото». «Глухое болото». «Болото утром». «Болотный хутор».
— Будет писать лес, — отшутился генерал. — Шишкин всю жизнь писал лес, а стал знаменитым. Но если бы Вэтра согласился, я считал бы его самым лучшим из возможных кандидатов на пост командира группы. Кто у вас еще есть?
— Помните корабельного повара, который, кормил нас под Мадоной?
— А, Кох! Но ведь он старик!
— Лучше, если в группе будут люди разного возраста. Из наших работников я послал бы Линиса. Он молод, отличный радист. Если подготовить для него хорошую легенду, он может оказаться лучшим помощником Вилкса. Эгле, как мы знаем, не силен в радиоделе, так что Вилксу такой помощник придется по душе. Еще я взял бы шофера, которого вы рекомендовали на работу после выхода из леса.
— Граф? Помню, помню! В лесу он как дома! Никогда не носил компаса, а ходил как по ниточке. Ну, еще можно позвать Мазайса. Он томится в городе, звонил как-то, просился снова на оперативную работу…
— Ну вот видите, вы уже насчитали пять человек! По существу группа уже есть. Что ж, действуйте! И группа будет вполне интеллигентной, не может же знаменитый Будрис водиться с простыми бандитами! Предводитель — художник, Граф — осколок прошлого, Мазайс — потомственный батрак, человек почтительный, услужливый. Англичане пальчики оближут!
5
Викторс Вэтра был упрям.
Он стоял перед полотном и продолжал работу, хотя сердце готово было остановиться от непосильной
