— Надеюсь, что нет, — Асель поймала на себе удивленный взгляд Фимала, выглянувшего из комнаты. — Долгая история. Я дала ему снотворного, а то он мог навредить себе.
— А что именно ты ему дала? И сколько?
— Ягоды с медвежьего куста, штук пять-шесть, не считала.
— Тогда есть шанс, что он и вовсе не придет в сознание. Это опасное растение, и если у твоего друга слабое сердце или недостаточная масса…
— Я не первый раз кормлю друзей медвежьими ягодами и знаю, как они действуют. А если мы будем тут рассусоливать, он проснется и наломает дров.
Быстро кивнув, Фимал вышел вслед за Асель. Чем больше они углублялись в дебри Бедняцкого Квартала, чем чаще степнячка шикала на него и заставляла держаться в тени, тем больше студентом овладевала тревога. Он знал, что рано или поздно каждый лекарь сталкивается с такими «совершенно особенными» пациентами, лечение которых может влиять на доктора пагубнее, чем лечение чумных. Впрочем, он помнил рассказы своего старого наставника, который утверждал, что отказ лечить такого больного мог быть еще более опасен, чем согласие.
Во все время похода Фимал молился Ринкоанду, духу солнца и покровителю врачей, чтобы он не оказался свидетелем такой тайны, хранители которой живут очень недолго.
Наконец, Асель остановилась и ничтоже сумнящеся полезла на отвесную стену какого-то здания. Фимал стоял внизу в нерешительности — он знал себя как отвратного скалолаза, но наставник учил его не бояться трудностей и делать все ради спасения пациента. Но для верности студент все же спросил Асель, необходимо ли ему проникать в дом таким же образом.
— Не надо, — сказала она, критически оглядев Фимала, стоящего внизу с запрокинутой головой. — Войди по-человечески, а то убьешься еще, а ты мне пока нужен.
Фимал нервно сглотнул, услышав слово «пока», которое в таком контексте пугало его до дрожи в коленях и навевало самые мрачные мысли. Он был уже не рад, что когда-то решил познакомиться с красивой степнячкой.
Оказавшись в комнате, Асель с облегчением отметила, что Сигвальд оставался в том же положении, в котором она оставила его около часа назад — дыхание было неглубоким, сердце билось медленно и слабо, но и кровотечение заметно ослабилось и только благодаря этому он был еще жив.
Фимал, вошедший через несколько секунд, боязно оглядывался, но скоро взял себя в руки и приступил к осмотру.
— Этот парень родился не в рубашке, а в кольчуге, — сказал он. — Попади стрела чуть выше или левее, она разнесла бы ему кости так, что не собрал бы ни один лекарь. Потом ему вдвойне повезло, что ты разбираешься в травах — во-первых, его не убили медвежьи ягоды, во-вторых, его не убило кровотечение, которое без них было бы намного сложнее остановить.
— Тебе чем-нибудь помочь или не мешать? — спросила Асель как можно более мягко, чтобы хоть как-то успокоить заметно нервничающего Фимала. Ей не очень-то нравились доктора с дрожащими руками.
— Я справлюсь. Ты просто следи за ним, — сказал лекарь, протирая руки спиртом.
Асель обещала так и сделать, но выполнила свое обещание лишь наполовину — большую часть времени она наблюдала за тем, как Фимал извлекает стрелу, обрабатывает и зашивает рану. Степнячка по привычке запоминала все, что делал лекарь — на всякий случай, вдруг пригодится — и лишь изредка поглядывала на Сигвальда.
Сквозь глубокий сон, граничащий с тяжким бредом, воин чувствовал дикую боль в плече, но ни пошевелиться, ни открыть глаза он был не в силах. Ему казалось, что на груди у него лежит тяжелый мешок с мокрым песком, а к рукам и ногам привязаны пудовые гири. Когда дурман медвежьих ягод наконец начал покидать его голову, Сигвальду удалось открыть глаза.
Первое что он увидел перед собой — мутный и двоящийся совершенно незнакомый парень, окровавленными руками ковыряющийся в его плече; второе — Асель, увлеченно наблюдающая за действиями незнакомца. Все это походило на плохой сон.
Сигвальд глухо застонал и попытался повести плечом, но это ему не удалось — отчасти от слабости и воображаемых пудовых гирь, отчасти оттого, что Асель, вовремя заметив приход воина в сознание, вцепилась в его руку.
— Кто?.. — только и смог выдавить из себя Сигвальд, который чувствовал себя намного хуже, чем утром после пьянки с Оди в безымянной деревне.
— Я знаю его. Он никому не скажет, так ведь? — с ударением на последней части фразы сказала Асель, обращаясь к Фималу, который утвердительно затряс головой.
Сигвальд не стал ни спорить, ни выспрашивать подробностей, для этого у него не было ни сил, ни желания. Тем более, после извлечения стрелы, которая до этого нещадно терлась о кость, причиняя сильную боль, воин почувствовал облегчение.
— Надо кое-что проверить, — объявил молодой лекарь и тут же слегка надавил раненому на ключицу, в ответ на что Сигвальд нашел в себе силы высказать эскулапу все, что о нем думает.
— Кость все-таки треснула, — сказал Фимал, дождавшись, пока поток проклятий иссякнет. — Но это хорошо. В том смысле, что только треснула. Если я доживу до старости, то напишу книгу о чудесных медицинских случаях и назову ее «Рожденные в кольчуге».
Асель укоризненно посмотрела на медика, непрозрачно намекая, что он отвлекся от своих прямых обязанностей, и Фималу стало в самом деле не по себе. Он еще не был уверен, что выйдет живым из этой таверны.
— Руку надо зафиксировать на груди — это обеспечит покой и кости, и ране, пока все не заживет, — снова очень серьезно произнес он.
Пока Асель пыталась приподнять обессиленного северянина, который теперь казался еще тяжелее, чем раньше, Фимал накладывал тугую повязку. Закончив с этим, студент посмотрел на Асель с надеждой и ожиданием.
— Пойдем, — сказала она, оставив Сигвальда.
Фимал нерешительно мялся в темном узком коридоре — ему было страшно поворачиваться спиной к степнячке, хотя ничего в ее поведении не выдавало враждебности. Она тоже стояла, очевидно, ожидая от медика чего-то и это вызывало у него еще больше опасений.
Чтобы заполнить паузу, лекарь стал давать рекомендации по уходу за раненым, часто повторяясь и сбиваясь, но Асель знала это и без него и явно ждала чего-то другого.
— Сколько я должна? — прямо спросила степнячка, не выдержав недогадливости молодого врача.
— Что?.. Нисколько… Я просто… Можно я просто уйду?
Такая постановка вопроса несколько озадачила Асель, но отказ лекаря от награды заставил отказаться от расспросов, во избежание переосмысления им ситуации. Степнячка чувствовала нечто вроде благодарности — чувства настолько для нее необычного, что она не могла даже с уверенностью сказать, оно это было или нет.
Движимая порывом того самого чувства, она быстро и крепко обняла лекаря, который с замиранием сердца все еще ждал удара ножом в спину.
— Спасибо тебе, — сказала Асель, сразу после чего хлопнула дверью, оставив удивленного лекаря в коридоре одного.
Оставшись наедине с Сигвальдом, она внимательно всмотрелась в его лицо и все еще затуманенные серые глаза — воин был бледен и по нему было невозможно понять, что он чувствует — то ли боль, то ли, наоборот, избавление от страданий.
— Хочешь пить? — спросила степнячка.
Сигвальд кивнул. Он пил долго и жадно, наслаждаясь каждым глотком прохладной воды из кувшина, который Асель поднесла к его губам.
— Асель, — произнес он охрипшим голосом.
— Что? Хочешь чтобы я извинилась за то, что не сделала, как ты просил? — нервы степнячки, весь вечер натянутые как струны, лопнули в один момент. — Хорошо. Извини, что я накормила тебя снотворным и пошла за лекарем, вместо того, чтобы позволить тебе умирать в агонии до самого рассвета.
