не будут, из-под стола на четвереньках выбрался посол. Он расправил френч, кашлянул не без достоинства и прошел к своему месту. Оглядел испорченный документ, огорченно покачал головой:
— Эх, какие же вы все-таки… люди. — Подняв аккуратные бусинки глаз на Анжелу, он добавил: — Милая моя… Вы хоть представляете, что ВАС ждет? Допустим, когда вы ради этого… агнца невинного… ломанулись под нож. Ну и стали овцой. Но это… — Посол обвел рукой кабинет, и шире — Город, и шире — Планету, перечеркнутую резолюцией Стены. — Жертвовать собой… за это? Ради этого?! В кого же вы, бедная моя, превратитесь…
Анжела молчала.
КУЛЬТУРНЫЙ ГЕРОЙ
Не жалко двуногих. Кому их возня
важна, антр ну суа ди?
Я также не нужен. Не жалко меня,
хоть пропадом я пропади.
— Мужчина готов переспать с женщиной по многим причинам, и любовь отнюдь не главная из них. — Глаза Кира поблескивали в темноте комнаты, мерцали отраженным светом. За голым окном с неба сыпались звезды. Самый сильный звездопад за последние семьдесят лет. Свет звезд отражался в зрачках Кира, и они вспыхивали холодными искорками. Ирке стало неуютно.
— А что же, если не любовь?
— Удовольствие. Желание унизить другого мужчину. Карьера. Стремление доказать превосходство. Или причинить боль.
Он произносил слова уверенно и в то же время равнодушно — не как что-то пережитое, а как затверженное по учебнику, по жестокой азбуке для таких вот киров. Ирка подумала, что в этом-то и секрет его дьявольского обаяния: сочетание великолепного тела — и равномерно тикающего механизма вместо души. Она почти слышала это «тик-так» в тишине комнаты, звук еще более жуткий, чем его слова. Ирка села на постели и щелкнула выключателем.
Желтый домашний свет рассеял оторопь. Кир потянулся — длинный, гибкий и жесткий, как тисовый прут, и Ирке снова захотелось его поцеловать, прижаться. Вместо этого она вскочила и босыми пятками прошлепала в кухню. Там поставила чайник и принялась шарить в холодильнике. Нашарив колбасу и сыр, сделала бутерброды. После секса ей всегда очень хотелось есть, просто до ужаса. Половину любовников она на этом и потеряла: не так уж приятно смотреть, как субтильная девушка, жадно урча, заглатывает все, что успевает ухватить. Она ела некрасиво, как жаба, — пальцами подпихивая хлеб, набивая полный рот и слизывая с губ крошки. Вот и сейчас она плюхнулась на табуретку, подогнула под себя правую ногу и принялась жрать. Табуретка холодила голый зад, но это было даже хорошо после потной горячки там, в спальне.
Кир показался на пороге и встал, опираясь спиной о дверной косяк. Высокий, голова под притолоку. Рыжие волосы прилипли ко лбу, глаза насмешливо сощурены.
— Вожьмы шебе тове.
— Ась?
Ирка проглотила и протянула ему тарелку:
— Возьми себе тоже.
— Спасибо. Я лучше по пиву.
Он прошел мимо, вытащил из холодильника бутылку и пальцами содрал крышку. Опрокинул «Жигулевское» в глотку. Он и пить умудрялся аккуратно, не чета Ирке, — прямо из горла, а не пролил ни капли. Пиво всасывалось в него, как в воронку.
Ирка неодобрительно покачала головой:
— Ты что, все калории из спирта берешь?
— Я похож на хронического алкоголика?
— Нет. Просто ты и у Веньки ничего не ел. На дне рожденья — и ничего не сожрал. Ты вообще когда- нибудь ешь?
— Я не ем то, что сам не убил.
Ирка ухмыльнулась:
— И кого же ты убиваешь? Запоздалых прохожих, спешащих на электричку?
— Их тоже, если не найдется ничего получше. Но в основном мышей, тушканчиков, сурков. Кроликов, крыс.
Ирка моргнула, потом привстала и шутливо потрепала его по рыжей шевелюре.
— Ты что — лисица?
— Интересная мысль. Хотя обычно меня сравнивают с шакалом. — Желтые глаза Кира смеялись. Впрочем, они смеялись всегда.
Если же говорить о шакалах, а точнее, о койотах… Однажды Братцу Койоту захотелось подзакусить пчелами. Пчелы ведь только на вид несъедобны, а на самом деле на зубах так и похрустывают. Однако у пчел есть одно неприятное свойство — они больно жалят, и прямо в нос, а нос — очень чувствительное место. Особенно у койотов. Уж и так Братец Койот примеривался к улью, и эдак, а никак не схватить пчелы без того, чтобы она тебя за нос не тяпнула. Тогда Братец Койот махнул хвостом и побежал вниз по течению реки. На речном берегу жил Братец Тапир, большой любитель сладкого.
— Эй, — закричал Братец Койот, едва завидев Тапира. — Братец Тапир! Как хорошо, что я тебя встретил! Выше по течению реки есть улей, полный меда. Уж так много там меда, так много, съесть его сам не могу, склеился уже весь внутри. Вот погляди, как много меда я съел — аж потею им!
А надо сказать, что, пробегая мимо сосны, Братец Койот основательно измазался в смоле, желтой и клейкой. На вид она и вправду напоминала мед. Доверчивый Братец Тапир радостно махнул хвостом и поспешил за Братцем Койтом вверх по течению, приговаривая: «Ах, Братец Койот, какой же ты славный друг».
Братец Тапир был подслеповат и не сразу заметил вьющихся у улья пчел. Он с разбегу сунул морду прямиком в мед. И конечно, приклеился. Разозленные пчелы все как одна вылетели из улья и ну Братца Тапира кусать — и в морду, и в хвост, и в ноги, и в холку. Тот только покрикивал от боли. А всякая пчела, как известно, может ужалить лишь раз, потеряв же жало — умирает. У Братца Тапира шкура была толстая, и почти все пчелы вонзили в нее жала и издохли. Наконец Братец Тапир вырвался и убежал, а Братец Койот, посмеиваясь, вдоволь полакомился дохлыми пчелами. С тех пор у Братца Тапира распухший нос и сладкое он терпеть не может. А Братец Койот и по сию пору любит угольки чужими лапами разгребать. И бьют его за это, и мордуют, а ему хоть бы хны — махнет хвостом и снова примется за свои пакости. Такова уж природа койотов.
Обычно, если ты представляешься Киром, собеседник автоматически полагает, что полное имя твое Кирилл. Однако Кира так и звали — Киром. Детство свое он помнил смутно, хотя и любил рассказывать, как отец его, Жор-Эль, запихнул отпрыска в хрустальную капсулу и выкинул с планеты. Видимо, за первые месяцы своего существования маленький Кир успел изрядно достать родителей. Как бы то ни было, капсула стартовала с орбиты Криптона и, пробив шлейф звездной пыли и пояс Ипполиты, понеслась через космос.