Киру небритой харей. Майор, почесывая зад, гаркнул «вольно!» и отправился в нужник.
— Сейчас берем? — возбужденно прошептал Рахмад.
— Кого берем? Зачем нам этот козел вообще нужен? Вон кто нам нужен. — Кир ткнул пальцем в лейтенантишку.
— У этого звание старше, — резонно заметил Рахмад.
— Во. Точно. Поэтому он ни хера не знает. А нам нужно, чтобы знал.
— Ты зачем стену строишь, русский, а? Колючкой опутываешь зачем? Хочешь весь наш народ за этой стеной задушить? На выходе КПП, автоматчики, пулеметы, да? Или на стене пулеметы поставите, всех стрелять будете, женщин, детей, стариков старых стрелять будете? Почему правоверный к стене подойти не может, а? Луч установили такой, ваших не трогает, мусульманина бьет? Ничего, мы тебе покажем сейчас, кто кого бьет.
Голова лейтенантика мотнулась от удара и снова безжизненно упала на грудь. Из разбитого рта текла кровь.
— Старлей. Так точно! — прохрипел разбитый рот.
— Да он смеется над тобой, Рустам!
Здоровенный моджахед в выгоревшем хэбэ размахнулся и засадил кулак в живот лейтенантишке — засадил так, что, казалось, сомнутся сейчас хилые ребра и кулак вылезет с другой стороны. Подвешенный к невысокой алыче пленник закачался, как куль с мукой.
— Так точно, — выхаркнул служивый, — Старлей!
Ночью Кир малость придушил часового и подобрался к алыче. Алыча еще не цвела, но висящий на ней, синеватый в рассветных сумерках плод, по мнению Кира, уже созрел. Плод тихонько бормотал на одной ноте: «Вася, Василек, Васенька. Или даже Васюнчик. Васька, так. Василий. Витальевич. Витальевич или Петрович?» Вместо «Петровича» получался какой-то «Пхххтроффич», потому как губы у испытуемого запеклись и двигались с трудом, а горло пересохло. Кир вытащил из кармана фляжку, отвертел крышечку и придвинул латунное горлышко к губам лейтенанта.
— На вот, выпей, служивый.
Старлей забулькал, жадно глотая, задохнулся. Коньяк полился ему на грудь. Один заплывший глаз приоткрылся.
— Ты, чурка… Враг. Неприятель. Ты че мне помогаешь?
— Русский я, — как-то даже чуть не всхлипнул Кир. — Свой. Свой, понимаешь? Эти абреки меня схватили, пытали. Но я не выдал.
— Кого не выдал? — прохрипел лейтенант.
— Своих. Задание у меня, понимаешь? Я с заданием. А они меня в яму. В яме сижу, гнию.
— А яма где?
Резонный вопрос. Кир оглянулся в поисках подходящей ямы, но продолжить разговор им не дали. Завозился оглушенный часовой, и Кир, хозяйственно спрятав в карман фляжку, растворился в темноте.
Взялись за Старлея основательно. И то, было от чего беспокоиться. Стена поднималась над горой, над спрятанными в ущельях тайными аулами, над узкой бурной речкой с каменным мостом. Мост построили еще, говорят, кавалеристы Плещеева, охотившиеся в этих местах на Шамиля. На самом деле мост был древнее, и построили его горные великаны из давнего вымершего племени, но знал об этом только Кир. Стена закрывала полнеба, и даже благочестивые муэдзины, взбираясь на круглые площадки минаретов для утреннего намаза, оглядывались на нее через плечо и прерывали призыв. Смотреть на Стену было страшно, думать — еще страшнее. И не поверишь, что отстроили ее за какой-то месяц чмошники в застиранных гимнастерках, недочеловечки из Восточно-Кавказского стройбата. Однако именно так и было.
— Слушай, русский, — спросил Рахмад, ударяя Кира еще раз по макушке сапогом. — Я тебя не понимаю. Ты нам деньги привозишь, оружие. Зачем мне тебя за это в яму сажать?
— Не за это, а потому что, — терпеливо ответил Кир. — Ты получше бей, получше, чтобы юшка пошла.
Рахмад вздохнул и врезал от души, так что Кира отбросило на противоположный скат ямы и из ссадины на лбу хлынула кровь. Старлей на дне задергался, застонал — кажется, приходил в сознание.
— Ну все, — прошипел Кир, — закрывай.
Рахмад задвинул тяжелую деревянную крышку и приладил замок. Уходя, он все так же чесал в затылке и бормотал: «Не понимаю».
Наставник Кира однажды девять дней провисел на дереве. К концу срока язык у него распух так, что не умещался во рту, губы раздулись наподобие дохлых жаб (да и пахли не лучше), а грудь впала, склеившись с позвоночником. Однако все, за чем полез на дерево, знакомый Кира получил. Проблема Кира была в том, что он никак не мог решиться окончательно бросить все и взобраться на дерево. Предпочитал, чтобы за него на тернистых ветках раскачивались другие. Вот и сейчас он озабоченно разглядывал себя в карманное зеркальце. Разглядеть что-то в узких полосках полуденного света, бивших сквозь щели в крышке, было сложно, и Кир вертел зеркальце то так, то эдак. «Это странное зеркало, — напевал он, — в нем не виден целиком умный, гордый и в меру упитанный Кир. А видно только ухо… или, скажем, глаз». Глаз-то Кира и беспокоил. Фингал под ним выглядел ненатурально. Все в этом лилово-красном синяке так и кричало: «Фальшивка!» — хотя болел он, гад, по-настоящему. «Ладно, — заметил Кир, пряча зеркальце в карман. — Это все же не девять лет под землей сидеть, доить там коров и рожать детей. Как-нибудь справлюсь».
Тут как раз Старлей перднул, всхлипнул и распахнул глаза. В распахнутые глаза немедленно насыпалось с полкило земли, и лейтенант, заорав, сел и принялся тереть пострадавшие органы. Потом, ощутив, что и остальные органы пострадали не меньше, заорал еще жалобней.
— Тише! — прошипел Кир. — Моджахеды прискачут, накидают тебе пиздюлей за нарушение их послеобеденной сиесты. И мне заодно.
Старлей развернулся и уставился на Кира. В осоловелом взгляде забрезжило узнавание:
— А. Ты этот. Из ямы.
— Ага. Мотомеханик Александр Костылин, четырнадцатая стрелковая. А ты откуда будешь, старлей?
— А я с Кемерова, — ответил лейтенант.
— Часть какая?
— Стройбатовские мы.
— А. То-то гляжу, рожа у тебя больно небритая. Курить хочешь?
— Ага, — оживился Старлей.
— И я хочу. А нету.
Неприятности начались тогда, когда выяснилось, что у Рахмада есть сестра. Анжела. Пятнадцатилетняя деваха, в самой поре. Кир обнаружил ее слишком поздно — то есть тогда, когда крышка погреба тяжело отъехала в сторону и в яму опустился запотевший глиняный кувшин. Вслед за кувшином в яму заглянуло круглое личико. Две ямочки на щеках и вишневые глаза — лейтенантишко аж затрясся, будто в жопу ему всадили разряд электрошокера.
«Солдатик, — сказала девушка, — жалко». Засмеялась и убежала.
Пока лейтенантишко стонал и мастурбировал в углу, Кир жадно глотал кумыс и размышлял, как бы справиться с проблемой. Вечером, предварительно убедившись, что Старлей, утомленный дневными утехами, дрыхнет, Кир высвистел Рахмада.
— Завтра, — сказал он, глядя в поросшее черной бородой доброе лицо, — пытать меня будете. Прилюдно. И он пусть смотрит.
— Зачем пытать, Кир-джан? — удивился Рахмад. — Ты мне как брат. Лучше брата. Брата, собаку, я застрелил давно еще, он был непочтителен к отцу. Говорил, на хер нам эта война, поеду в Москву, делать
