полностью мной придуман. Вот ты ведь, Улыбка без Кота, ненастоящая?
— Еще какая настоящая, — сказала Улыбка и растаяла в воздухе.
— Я так и думала, — вздохнула Снегурочка, окончательно уверившаяся в своих худших предположениях.
Пещера обвалилась в столбах пыли, и Дед Мороз наконец-то сумел обнять любимую внученьку. Внученька, однако, энтузиазма не проявляла.
— Я тебя придумала, дедушка, — печально сказала она, — ты совсем ненастоящий. Вот и борода у тебя приклеенная.
Тут она дернула дедулю за бороду, которая оторвалась с громким треском. Под бородой обнаружился девственно гладкий подбородок первокурсника. Детишки в зале восхищенно завизжали.
После этого конфуза Баба-яга попыталась убедить девушку в том, что она самая настоящая и летает на настоящей ступе, однако Снегурка покачала головой, и ступа, привязанная к канатам, с громким треском обрушилась на подмостки. Кир, сидящий в глубине сцены в огромном и жестком кресле, подумал, что тут он уже слегка переборщил, свалил в кучу две совершенно разные философские концепции. Между тем не поверила Снегурка и в существование Кощея Бессмертного, заявив, что образ смерти в игле — всего лишь иносказание для пропаганды против наркотиков. И наконец (чудо работы свето— и пиротехников) на сцену с ревом двигателей опустился космический корабль, откуда выскочили инопланетяне. Они предложили свозить девушку в космос и доказать ей, до чего он, космос, настоящий. Снегурочка, однако, не без резона заметила, что, если уж все в этом мире придумано ею, то, конечно, придумала она и космос. Поэтому тот космос, в который она полетит, — ничуть не настоящий, а умозрительный. Отчаявшись, Дед Мороз, Баба-яга, Кощей и инопланетяне обратились к залу. «Дети, — сказали они хором, — давайте докажем упрямой Снегурке, что мир наш — совсем не придуманный».
Собственно, ради этого момента Кир и затеял всю бодягу. Ему было интересно, кто же первый из этих большеглазых, розовощеких карапузов допетрит, в чем состоит лучшее доказательство реальности. И дети не подвели. Вот девчонка в третьем ряду — из будущих завсегдатаев школьных сортиров-курилок, где в страшном плафонном свете особенно четко виден на лицах дешевый грим, где убивают не то что матерным словом — взглядом. Эта самая девчонка, такая же розовая и парадная сейчас, как и остальные дети, подняла ручку с зажатым в ней томатом и запустила в Снегурку. Залепила хорошо, прямо в кокошник. Следующий помидор размазался по Снегурочьему хитону. А потом уже полетели десятки овощей сразу. Досталось от мазил и метких стрелков и Деду Морозу, и остальным персонажам. Кир в глубине сцены тихо радовался, что не вылез со своим креслом вперед, как вначале намеревался.
Под тяжестью аргументов Снегурочка быстро согласилась, что мир таки да, настоящий, настоящей некуда. После чего, оскальзываясь на томатных шкурках, герои завели хоровод вокруг вознесшейся из-под сцены елочки, запели песенку и начали раздавать подарки. В целом, спектакль очень и очень удался. Убедившись, что овощи больше не летают, Кир вышел на авансцену и раскланялся.
Сделал он это, как выяснилось чуть позже, зря. Спустя восемь часов они, разбойная труппа, вывалились после вечернего спектакля и легкой пьянки, веселые, сами тоже легкие, в предчувствии ударного празднования. Шел снег. Белые мягкие хлопья делали небо неотличимым от земли, как будто лицедеи угодили в центр огромного сахарного драже. Кир говорил:
— Конечно, мораль нашей сказки простовата: боль как надежное средство диагностики реальности происходящего. Но боль ведь тоже можно вообразить, и чем эта воображаемая боль… Черт!!
Губы и щеку его словно обварило кипятком. Он шарахнулся, и второй камень, чуть обернутый свежим снежком, просвистел мимо. В круге фонарного света стояла небольшая девочка в плохом полушубке и шапочке с поникшими помпонами. Она лепила третий снежок. Кир сплюнул кровь и присел на корточки.
— Как тебя зовут, милый ребенок? Зачем ты кидаешься камнями в добренького дядю?
Милый ребенок поднял злое, напряженное личико.
— Зато теперь и ты знаешь, что наш мир — не придуманный. Хорошо как, правда? — И снова швырнула камнем, зараза малолетняя.
— …Вообще, я недоумеваю, — заметил Кир, глядя на стоящего перед ним Ангела, — почему у вас, ангелов, всегда такая стандартная внешность? Почему бы ангелу не быть шестидесятилетней теткой, с распухшими от артрита суставами, геморроем и плоскостопием от вечного топтания в очередях, с двумя оставшимися талонами на водку и одним на сахар, зятем в командировке, племянником на зоне, с неисправным журчащим толчком, в котором вечно плавает раскисший окурок «Примы»? Или, скажем, сааабааачкооой? Или резиновой женщиной?
Сейчас Кир следовал одному из заветных правил Джентльмена: если смерть улыбается тебе, плюнь ей в глаза и нагадь в супницу. Бывшая Ирка, а ныне Ангел смотрел на Кира с присущим его племени безразличием.
— На вашем месте я бы не стал так активно артикулировать. У вас на макушке почти полная чаша с ядом.
— Ну так сними ее.
Ангел обдумал эту возможность. Потом, протянув тонкую руку, снял чашу. Яд вылился на камни, которые тут же зашипели и начали плавиться. Параллельно Ангел ухватил свисающую с ветвей гадину за шею и придушил. Кир, тихо ругаясь, выпутался из вялых колец змеееииинооогооо тела и размял запястья. Запястья распухли, плечи ныли. Вдобавок немилосердно болела поясница, в которую упиралось что-то твердое. Кир пошарил за спиной и вытащил напрочь забытую дудочку Царя Царей.
С трудом встав на ноги, Кир пошатнулся и рухнул бы на гальку, если бы Ангел не поддержал его дланью хрупкой, но мощной. Кир тут же сомкнул ладони на ангельской заднице.
— Наконец-то, любимая, мы можем вволю потискаться.
Ангел равнодушно расцепил объятья Кира и отступил назад.
— Нашли время скоморошничать. Вы обещали…
— Знаю, что обещал, — скривился Кир. — Пятиминутки на танцы и крики «гип-гип», значит, не запланировано? Ладно, милейший. Для начала нам надо выбраться с этого гнусного островка, ибо, как можно заметить, Бенжамена здесь нет. Как будем это осуществлять, вплавь?
Ангел отступил еще немного, и Киру открылся вид на пустынный берег. На пустынном берегу стоял восьминогий конь Слейпнир. Хоть и благородное животное, а что-то в нем сохранилось от первой-второй клячи. Слейпнир меланхолично хрустел галькой. Из пасти его сыпалась каменная труха.
Кир оглянулся. Все так же столбенел неподвижный Лешак, все так же свешивался с ветвей ни живой ни мертвый Джентльмен. Чааайкиии проели в его грудной клетке основательную дыру — кажется, под гнездо. Здесь живем, здесь и питаемся, пробормотал Кир и отвернулся. С этим тоже надо было что-то делать, но не сейчас. Дальше по берегу виднелась черная проплешина недавнего костра. Из кострища торчали ступни в оплавившихся ботинках. Здесь много и сытно ели, подумал Кир, возможно, даже цыкали зубом и ковыряли в зубах куриной — или еще какой — косточкой.
Ангел уже сидел в седле. К седлу приторочена была сумка, небольшой, весь во вмятинах от метеоритных ударов щит и длинный, узкий, в потертых кожаных ножнах меч. Киру ничего не оставалось, как пристроиться позади Ангела, обхватив тонкую ледяную талию руками.
«Пошел, шалый!» — гикнул белокрылый ездок и вогнал пятки в тощие бока скакуна.
Первые шаги конь еще несся по гальке, а затем копыта его, пропоров жадные прибережные волночки, зазвенели по воздуху. Все выше и выше взвивались они. Вниз рухнул злосчастный островок, вниз полетела плоская тарелка океана с гжельской росписью льдин, вниз отправились пухлые клочья облаков. Впрочем, облака уже были потом — на границе ночи сияли они, пропитанные малиновым сиропом заката.
