ее полюбили, говорил советник короля, она спокойная и ласковая, заботится о городе и охраняет его, предупреждает жителей о приближении бурь и утихомиривает опасные волны, отгоняет от города акул и иногда для развлечения жителей устраивает на ночной водной глади королевской лагуны живые картины из разноцветных светящихся медуз – медузы, подчиняясь ее командам, составляют разные группы, и на воде появляется настоящее цветное кино, которое жители смотрят с балконов и из окон; большей частью это трогательные и чарующие истории, что приключаются в городах из зеленого мрамора. При этом богиня требует от подданных только короткой утренней и вечерней молитвы и, в знак уважения, первых плодов из морского урожая.
Видно было, что советник искренне и глубоко набожный человек: когда он говорил о богине, его речь становилась ярче и голос дрожал от сдержанного волнения. Астроном расспрашивал хозяина об основании города и его истории, но услышал лишь банальные легенды, какие рассказывают о многих городах; правда, они были адаптированы к морю. Казалось, у города нет никакой истории, жизнь шла тут во все времена одинаково – горожане не чувствовали необходимости менять что-то в своем укладе. Не происходило и никаких значительных событий, членивших бы течение времени, и единственное, что сохранила, хотя бы туманно, память жителей, – это падения старых богов и приходы новых. Было неясно, длились ли разграниченные этими событиями периоды десятилетия или тысячелетия – когда астроном спрашивал об этом королевского советника, оказывалось, что это неизвестно даже ему. Однако было видно, что его это вовсе не огорчает – в городе не слишком заботились о хронологии: все, что выходило за пределы памяти двух поколений, сливалось воедино и время, когда дедушки и бабушки были еще детьми, казалось, ничем не отличалось от времени сотворения этого мира. Неясность истории усугубляло также то, что некоторые боги, судя по всему, объединились в памяти города, а иногда какой-нибудь один бог превращался в нескольких. Из рассказа советника короля можно было понять, что случались периоды, когда религией города становилось христианство или ислам, но и боги этих религий рано или поздно то уходили, то возвращались.
Обедали они в чудесном ресторане недалеко от главной лагуны. Это был просторный зал с большими окнами, затопленный водой, над которой поднимались маленькие невысокие участки тверди; на каждом из них стояли стол и несколько стульев. Посетители на своих лодках подплывали прямо к этим островкам, а официанты перемещались между кухней и столиками на мелких челнах.
В тот момент, когда писатель рассказывал об обеде в морском ресторане, послышалось гудение поезда; я заметила, что шлагбаум на переезде перед пивоваренным заводом опущен. Поезд до Мнишека, который я ждала, прибывал на платформу. Писатель извинился, что задержал меня своим повествованием, распрощался и собирался уходить. Но меня настолько захватили приключения чешского астронома в морском городе, что я решила отложить отъезд и попросила писателя продолжить рассказ о его книге. В конце концов мне удалось уговорить его, и мы снова вернулись в морской город.
После обеда советник короля и астроном отправились в королевский дворец. Их лодка проплывала лабиринтом водных коридоров, через темные покои и зеркальные залы, где с обеих сторон в стеклах зеркал простиралась в бесконечность обманчивая гладь; наконец они очутились в обширном зале без окон, с выраставшими из воды и терявшимися в высоте белыми колоннами. У колонн были пришвартованы лодки, в которых недвижно сидели молчаливые стражники, иногда во тьме блестели белки их глаз. Между колоннами был виден отдаленный свет – его излучала лампа, которая висела на шнуре, спускающемся с невидимого высокого потолка над маленьким островком, выступавшим из воды в центре темного зала; на нем стоял стол, заваленный бумагами. Над столом склонились две фигуры в белых одеяниях. Хозяин шепнул астроному, что это король и верховный жрец. Круглая лампа висела так низко, что иногда кто-нибудь из мужчин задевал ее головой; тогда лампа качалась, и ее медленно замирающее колебание заставляло плясать тени колонн, лежащие на глади подобно большой черной паутине. Когда челн подплыл к островку, король и верховный жрец поздоровались с советником и поприветствовали иностранца Они расспрашивали его об аварии самолета и о городе, где он жил. Верховный жрец интересовался богом – покровителем его родного города; он был удивлен тем, что в настоящее время у города нет никакого бога, и утешал астронома – скоро, мол, все переменится к лучшему. Потом король извинился за свою перегруженность работой в связи с подготовкой вечернего торжества и сказал, что ждет новой встречи, когда они смогут побеседовать подольше. Верховный жрец тоже пригласил астронома в свою резиденцию и пообещал показать ему главный храм.
Тут в полутемный ресторанчик вбежал коккер-спаниель, весь в снегу, который в свете ламп стал розовым, как будто кто-то украсил собаку клубникой со сливками. Он остановился посреди помещения и отряхнулся так сильно, что я почувствовал мокрый снег у себя на лице. За ним вошел юноша в остроконечном капюшоне и коротко стриженная студентка в круглых очках: эти двое сидели с нами за столом в пивной, а после участвовали в Зеноновом беге. Девушка прервала рассказ и спросила:
– Ну что, как там с элейским стадионом?
Выражение легкого транса, в который чем дальше, тем больше вводил ее собственный рассказ, моментально исчезло с лица девушки.
– Мы так и не смогли выяснить, что Зенон имел в виду, – сказал студент, пытаясь вытащить руку из рукава куртки, в котором застряли складки его толстого свитера, – все замерзли, и большинство вернулось в пивную. А мы попробовали изобразить Ахилла и черепаху и добрались досюда.
– Ничего страшного, – утешила их девушка со светлыми волосами, – в прошлом семестре я делала доклад о диалоге Платона «Парменид», так в нем Сократ говорит Зенону, что его слова и слова Парменида недоступны разуму остальных людей. Зенон там даже утверждает, что сочинение, где он излагает свои апории, не стоит принимать всерьез, так как написал его в ранней молодости в приступе воинствующей неприязни к противникам учения о едином сущем. Он даже вроде бы не хотел его обнародовать, но кто-то у него сочинение украл.
Мне подумалось – удивительно, ведь не случись в южной Италии этой давней кражи, мы бы не бегали сегодня вечером по Угольному рынку, чтобы оживить схему, которую нарисовал Александр из Афросиады в египетских садах, и я бы не сидел в этой полутемной комнате и не слушал рассказ о морском городе. Я боялся, что юноша с девушкой захотят подсесть к нам и снова станут говорить о Зеноне Элейском. Я любил Зенона, мне нравилась его способность находить странные линейные и однонаправленные лабиринты даже на самых коротких и, казалось бы, простых участках наших путей; я ценил этот плутовской способ подготовить встречу с единственным сияющим и удивительным бытием, но сейчас мне хотелось дослушать рассказ о морском городе. К счастью, однокурсники девушки сели в соседний отсек, где их не было видно. Собака легла, положила голову на пол и закрыла глаза.
– Перед вечерним празднеством астроном отдыхал в своей комнате в доме королевского советника, – продолжала рассказ девушка, и в ее голосе снова слышались то же спокойствие и монотонность, что звучали в нем прежде. – Он лежал в постели и не думал ни о чем, он позволил сознанию возрождать картины, виденные им в этот день и смешавшиеся с картинами последних дней, проведенных в Праге. Медленно темнело, на стене сумеречной комнаты отражались отблески света с морской глади. Потом он услышал стук в дверь, и в комнату вплыл его хозяин; пора было отправляться на праздник. Они плыли по лагуне, на которой качались корабли с праздничной иллюминацией. К колоннам королевского дворца со стороны, выходящей к храму, была прикреплена тяжелыми цепями плавучая трибуна, на ступеньках которой сидели мужчины и женщины в белых рубашках с золотыми украшениями, посередине занимали свои места король и верховный жрец. К советнику и астроному подплыл распорядитель и проводил их на отведенные им места. Все смотрели на ровный белый фасад храма. Морская гладь между трибуной и храмом была единственным местом, куда не могло вплыть судно, – в этом месте плавали двенадцать юных девушек в белых купальных костюмах, каждая из них держала в руках какую-то закрытую емкость. Астроном сидел неподалеку от короля; он заметил, что на столе перед королем лежит рельефное изображение медузы со множеством скрученных и переплетенных щупальцев. Из задней части рельефа тянулись под воду какие-то веревки.
Послышался голос труб, и все стихло. Астроном увидел, как король дотронулся до одного из щупальцев; внезапно из моря показался фонарь на высокой металлической ноге и поднялся вверх; скоро в нем загорелся голубой свет, лучи которого падали на фасад храма. В напряженной тишине был слышен лишь плеск воды. Король передал рельеф первосвященнику, и тот стал нажимать на концы разных щупальцев. Когда он дотрагивался до щупальца, из морских глубин между трибуной и храмом выныривала в определенном месте капитель тонкой каменной колонны; с нее свешивались длинные пучки водорослей, с
