— Они у меня все кончились.
— Ну ты как всегда! Хоть напиши ей, как тебя звать!
Пишу на бумажке: «Нэко».
— Нэко, — удивляется хозяйка, улыбаясь сквозь полумрак и сигаретный дым. — Что ты будешь пить, Нэко-сан?
Наверное, такой же вопрос задавали и Одиссею где-то в прибрежной таверне за тридевять земель от Итаки… Мимми приносит вино, кофе и черный окинавский сахар. Интересно, сколько я могу выпить до полного аута? За всю мою жизнь мне еще никогда не удавалось толком этого выяснить. И сейчас что-то не хочется.
— Я больше не буду пить.
— Больше не хочешь? — удивляется Сакураи. — Не надо.
— Просто я хорошо знаю ту точку, на которой следует остановиться. И вот она уже подошла…
— На меня намекаешь?
— Нет, это я про себя говорю.
— Не бойся, все будет хорошо. Я тоже знаю эту свою точку… Сыра хочешь поесть?
— Хочу.
— Слава богу, хоть сыра, а то, если бы ты и от сыра отказывалась, я бы подумал, что ты заболела!
Второй бар, третий… Из самых стойких остались только Сакураи и Кавара. Полумрак, сигаретный дым, целующиеся парочки за соседними столиками. Сакураи уходит к кассе. Кавара улыбается мне и вдруг сочувственно спрашивает:
— Тяжко тебе с ним? Он такой странный — это все знают.
— Нет, мне нормально.
— Правда???
— Ага, правда. (Более чем вы можете себе это представить, мой ненаглядный франкофонный комиссар Кавара!)
Слава богу, кажется, это местечко было последним. Какое счастье, что все бары в Японии после двенадцати закрываются. Кавара прощается и вытаскивает из кармана плаща мешочек с черным сахаром: «Возьми. Вдруг понравится». Он убредает в темноту. «Пошли домой», — говорит мне Сакураи. На ногах он стоит не особенно твердо, но и не падает. Я очень надеюсь, что он знает, куда это наше «домой» относится, поскольку я вообще представления не имею о месте расположения гостиницы. Кажется, он все же соображает. Бредем по ночным пустынным улицам. Сакураи вдруг вздыхает и, не оборачиваясь, говорит: «Возвращается всегда кто-то другой». Я думаю: одно из двух — либо я спятила, либо не расслышала! Не может же он настолько точно повторить эти золотые слова толстенького поэта Андэ Пу из Макса Фрая!
— Я уехал в Испанию… Заглянул за грань. Я хотел увидеть другие миры. И потерял себя. Я все не могу вернуться к себе тому, до отъезда. Хочу, но не могу, потому что заглянул за грань. Этого не прощают. Знаешь, я забыл, кто я…
— Сэнсэй — японец.
— Ты так думаешь? — Он улыбается. — Сам я иногда в этом не уверен.
— Не надо возвращаться из-за грани. Оттуда просто нет дороги. Надо жить таким, какой уж есть.
Сакураи молча берет меня за руку и ведет домой. Почти не шатаясь.
— Хорошо тебе, — говорит он мне в лифте, — сейчас будешь дрыхнуть без задних ног.
— А сэнсэй что, дрыхнуть не собирается?
— Да я бы с удовольствием. Но мне еще до завтра надо кучу документов перечитать. Особо не разоспишься.
Смотрю в абсолютно трезвые глаза Сакураи. И иду спать. Ну и тип!
Рано утром в кафешке на первом этаже нашей гостиницы пьем кофе. От круассана все еще немного пахнет Францией.
— Сэнсэй, а зачем вчера вечером вы все время говорили со мной по-английски?
— Прости, я знаю, что ты этого не любишь. Но, наверное, мне не давал покоя французский Кавары! — хихикает Сакураи. — Пойдем пройдемся, еще времени немного есть, там тепло, за плащом можешь не ходить.
— Куда мы пойдем?
— Сейчас увидишь, тут совсем рядом.
Мы сворачиваем за угол. Там скверик со старинным зданием, весь в желтых каштановых листьях, с вымощенными брусчаткой тротуарами и круглыми деревянными скамейками вокруг толстых стволов деревьев. И с очень синим небом. Старинное здание — школа. Тоже памятник архитектуры. Ну и много же в Японии памятников архитектуры!
— Что делать, у нас тут так — если что не памятник, никто не погнушается его снести. Вот и приходится присваивать званий больше, чем надо, — вздыхает Сакураи.
— Хорошо еще, у нас и памятники вот сносить не гнушаются. Сэнсэй, а в Японии осенью пауки на паутинках летают?
— Нет, не летают… А у вас, что летают?
— Летают, путешествуют…
— Надо же! Никогда про такое не слышал. Жалко — у нас не летают. То-то поэты хайку бы про них понаписывали!
— Ага, ха-ха — сезонное слово: «летающий паук»!
— Вот они, твои несъедобные каштаны! — Сакураи собирает рыжие каштановые листья в охапку и приносит мне. — Скучаешь по своему миру? Я бы тоже хотел на него посмотреть.
— Я не очень скучаю, особенно если не вспоминать. А когда вот так — желтые листья… Тогда скучаю.
— А ты вспомни, что там сейчас холод и снег по колено, сама же говорила. И сразу не будешь скучать. Там уже всего этого нет, — Сакураи выкапывает из кучи желтых каштановых листьев маленький красный листок японского мелколиственного клена момидзи, — а тут, смотри, еще только все начинается!
Тут осень только начинается. Тут кусочек моего мира. Заповедник для придурков — маленький искусственный земной садик на лемовском корабле, на долгие годы уносящем исследователей к звездам. Желтый осенний город. Непонятно только, что тут делает этот высокий легкий старик с японским лицом, тонкими пальцами и смеющимися зелеными глазами вечного странника. Мне кажется, он раньше был из другого сна…
Сегодня у нас будет сакурайская экскурсия со студентами-второкурсниками из университета Канадзавы. А Косида не поехал — он отправился обмерять какие-то храмовые ворота: Сакураи его заставляет статью писать. Полный автобус лохматых взъерошенных деток, водитель, Сакураи и я. Надо сказать, что сэнсэй без особых проблем рулит этой безумной раздолбанной компанией. Детки исправно не опаздывают на заправках, вопят не особо — скорее ведут светские беседы. Правда, на одной из остановок конфуз все же происходит. Перед отправлением нашего транспорта студенты сообщают, что одного еще нет, но вон он приближается. Смотрю в окно и умираю от смеха: к нашему автобусу неторопливой вихляющейся походкой приближается некое чудо в напрочь рваных джинсах и с соломенно-желтой копной длинных пушистых волос.
— Это??? — Сакураи встает с кресла и потрясенно разглядывает «явление».
— Это, это! — радостно вопят студенты.
— А… А скажите мне… Это мальчик или девочка? — Сакураи не издевается, он просто искренне хочет это знать.
Мне тоже интересно, кто же это. В принципе я скорее склоняюсь в сторону девочки. Но студенты радостно сообщают:
— Это мальчик!
— Ага, мальчик… Ну пускай уже залезает, мальчик…
Сакураи плюхается в кресло и бормочет под нос нечто вроде: «Боже, куда катится этот мир…» Мы едем в горы — смотреть на раскопки фундаментов японской деревни Итидзёдани, которую сожгли 400 лет назад во время войны кого-то с кем-то[71]. Ее, деревню эту, даже
