Покончив с этим делом, прыжками с ветки на ветку поскакал по деревьям. Нашел дерево старое, изъеденное личинками жуков. И тут начинается главное его рукоделие. Сухоньким пальчиком постукивает ай-ай по коре, словно дятел клювом. Стучит и, близко приложив большие чуткие ушки к стволу, слушает: не обнаружится ли где по звуку пустота под корой — тут, значит, ход короеда! Не выдаст ли жирная личинка себя трусливой возней, испугавшись его стуков.
Как такое случится, сейчас же ай-ай вводит в действие свои удивительные зубы, которые столько раздумий и сомнений доставили зоологам. Ведь зубы-то у него, как у белки: клыков нет, а резцов сверху и снизу лишь по два. И резцы — ну прямо как у грызуна: без корней, растут всю жизнь, спереди с эмалью, сзади — без, поэтому самозатачиваются. Из-за этих зубов считали прежде, что ай-ай родом ближе к грызунам, чем к приматам. Учредили для него одного даже особый отряд. Но знаменитый английский биолог Ричард Оуэн, изучив молочные зубы руконожки, доказал, что по всем признакам это зубы примата. У взрослых они, правда, так изменяются, что первородный их вид и не узнать. А изменяются потому, что руконожка хоть и не грызун, но зубы нужны ему, чтобы грызть.
Так вот, установив в дереве точную дислокацию разветвленных ходов короедов, ай-ай тут же грызет кору. Прокусив в ней дырочку, сует в отверстие длинный третий палец и, личинку им подцепив, извлекает на свет божий (впрочем, ведь ночь, света, кроме лунного, может и не быть).
Ест ай-ай и сахарный тростник, грызет прочную скорлупу кокосовых орехов, плоды мангров.
А дайте ему яйцо, так он аккуратненькую дырочку в нем прогрызет, затем все тем же своим незаменимым пальцем через дырочку, не поломав скорлупу, все желто-белое содержимое яйца по частям извлечет и съест.
А знаете, как пьет ай-ай? Пальцем, именно пальцем! Быстро-быстро «лакает» им воду: обмакнет и обсосет, обмакнет и обсосет.
Искусные строит ай-ай гнезда — похожие на беличьи круглые шары, полметра в диаметре, с одним входом. Плетет их из листьев весьма известной пальмы «дерево путешественников» и сухими ветками укрепляет. В гнезде самка-руконожка кормит своего детеныша из сосков, которые у нее на брюхе, а не на груди, как положено примату.
Ай-ай молчалив. Редко слышат его голос — словно звук трущихся друг о друга кусков металла. Но в страхе он кричит «рронгзит», а не «ай-ай», как думали вначале и по ошибке так его и назвали.
Однако людей ай-ай не очень-то боится и нередко, вместо того чтобы бежать, вступает в бой: царапается и кусается. Веками охраняли его людские суеверия: убить руконожку, утверждало старое поверье, значит, подписать себе смертный приговор, который войдет в силу не позже, чем через полгода. Если случится — уснет человек в лесу, а руконожка его увидит, то соорудит будто бы ему подушку из веток. Если, проснувшись, найдет человек подушку у себя под головой — быть ему богачом. Если под ногами — скоро погибнет, несчастный, жертвой колдовства.
Калонг, тагуан, кагуан
Первый — летучая собака. Второй — летающая белка. Третий — шерстокрыл. Все трое — летающие звери. И летающие по ночам! У всех трех родина — Юго-Восточная Азия: как раз те места, с которыми мы, чтобы посетить Мадагаскар, недавно расстались.
Летучие собаки (или летучие лисицы), по-русски называемые также крыланами, — родичи летучих мышей (из того же отряда рукокрылых). Но головы у них остренькие (прямо собачьи!), ушки торчком, глаза большие. Крыланы крупнее летучих мышей. Калонг — самый большой крылан: когда распахнет крылья, метра полтора будет от конца одного крыла до конца другого.
Леса и плантации тропиков с дикими и культурными бананами, апельсинами, манго, гуавами, папайями, панданами, финиками, момбинами, авокадо, плодами баобабов и мангров — обильно накрытый для крыланов стол в любое время года. Повиснув на одной лапе вниз головой, другой подносят сорванный фрукт ко рту и едят. Едят и цветы, а некоторые и насекомых.
Кормятся по ночам и в сумерках, днем спят на больших деревьях, в густых непролазных кустах, некоторые в пещерах. Тысячами висят крыланы, как перезрелые плоды, на гигантских деревьях, сплошь увешав собой их кроны. И так много их порой здесь собирается, что суки, не выдержав чрезмерной тяжести, с треском ломаются, крыланы с криками летят вниз. Шум и гам такой, что даже гул уличного транспорта из- за него не слышен в тех городах, где летучие собаки поселяются на деревьях парков.
Деревья выбирают большие, прочные, возвышающиеся над округой, чтобы удобнее было к ним подлетать. Когда крыланы спят, повиснув на ветвях вниз головой, то ничто их почти не защищает ни от ветра, ни от ливней, ни от полуденного тропического зноя. Если прохладно, крыланы плотно со всех сторон укрывают себя, как одеялом, крыльями. Совсем холодно (ниже десяти градусов) — морду спрячут под крыло и дышат там воздухом, согретым собственным телом, еще и ногу одну туда же упрячут, а на другой висят. Когда тепло, крылья сжимают неплотно, чтобы ветерок обдувал. Если солнце печет жарко, совсем их распустят и крутят ими, изображая вентилятор. А если жара под сорок и более градусов, то — кто их этому научил? — лижут и грудь свою, и живот, и крылья: влага, испаряясь, охлаждает зверьков.
Один интересный крылан ни на кого из всей собакоголовой своей родни не похож, ибо голова у него — «дикая карикатура лошадиной морды, изображенной в профиль»! Ноздрястая, губастая, массивная — молотоголовым называют этого крылана. Родина его — Экваториальная Африка.
Про него пишут так: «Ни в каком другом звере не подчинено все так полностью голосовым органам». И еще: «Взрослые самцы обладают парой воздушных мешков, которые открываются по бокам носоглотки и могут быть по желанию надуты, и огромной, увеличенной гортанью. Она почти равна по длине половине позвоночного столба, заполняет большую часть грудной полости и оттесняет сердце и легкие назад и вбок. Крик, из всего этого возникающий, продолжительное кряканье или кваканье, поистине замечателен и, по- видимому, привлекает самок».
Молотоголовые самцы, в груди которых сердце уступило место духовому инструменту, часами ночи напролет через короткие интервалы квакают на деревьях, словно там, вверху, «пруд, полный горластых лягушек».
…Полумрак тропического леса. И все же, чтобы встретиться с тагуаном, самым крупным летуном в отряде грызунов, надо ждать полной ночной темноты. Днем тагуан спит в гнездах метровой ширины. А пока вот его словесный портрет: довольно лупоглаз, уши короткие и широкие. Со спины смотреть — черный с серым, а голова, бока шеи, ноги и летательная перепонка между ними — цвета каштана. Перепонка снизу — серо-желтая с пепельной каймой. Длина (с хвостом) 1,2 метра, размах «крыльев» — 60 сантиметров, вес — 1,4 килограмма.
Во тьме среди диких криков тропической ночи непросто услышать негромкое цоканье, похожее на звуки, издаваемые нашим неумелым в таких упражнениях языком, когда мы подражаем топоту копыт. Это проснулся тагуан! Он робок, но в ночи, укрытый мраком от нескромных взглядов, планирует с дерева на дерево. Жует листья, орехи и фрукты — это, кажется, и весь его корм. Он может почти в пикирующем полете опуститься до земли и, не коснувшись ее, плавно взмыть вверх. Он может выписывать в небе виражи и «мертвые петли», умело, как и парящая птица или планер, используя восходящие токи теплого воздуха, и тогда пролетает над лесными долинами почти полверсты!
Это тагуан. А кагуан? Он тоже ас среди тех, кого природа настоящими крыльями не наделила, а только летательной перепонкой, пригодной лишь для парения (как у нашей белки-летяги и у тагуана).
Одни знатоки считают, что кагуан, или шерстокрыл (ростом он с кошку), — насекомоядный зверь, нечто вроде летающей землеройки. Другие доказывают, что он лемур (летающий, конечно). Третьи же полагают — кагуан не то и не другое, а особое, в единственном лице представляющее целый отряд
