Заигрывания Емельки с другими прасолами беспокоили Полякина все больше. Становилось ясным — одной шараповской ватаги, сплавляющей добрую половину улова в город, недостаточно. А кто набивал ледник рыбой, как не Шарап? По всей видимости, набавил цену Мартовицкий, и Емелька перекочевал к нему. А ведь только начало июня, и гуляет в гирлах сазан. Не справятся с ним запуганные охраной одиночки-мелкосеточники. А там придет осень, хлынет лещ, сула, начнется красноловье, а развернуться не с кем.
Вечером, когда у Семенцова состоялся сговор с Егором и Кобцами, Осип Васильевич пришел с завода особенно сердитым.
Шаркая по ступенькам, поднялся на веранду, быстро прошел в комнаты. В доме было прохладно и сумрачно. От недавно окрашенных, поблескивающих полов подымался густой запах олифы.
Осип Васильевич сбросил пиджак, опустился в кресло, охнул, прикрыл пухлой ладонью глаза. В уши назойливо лез колокольный звон, в висках стучала кровь.
Вечерний благовест вывел Осипа Васильевича из тяжелого раздумья.
«Надо послать за Андрюшкой», — решил прасол и встал.
Перед ним, сложив на полной груди руки, стояла Неонила Федоровна и чему-то улыбалась.
Осип Васильевич удивленно замигал, словно припоминая, что помимо рыбы и крутиев у него была еще семья — жена и дочь, которые тоже о чем-то думали и чем-то своим жили.
— Чего тебе? — строго спросил Осип Васильевич жену.
Неонила Федоровна продолжала растерянно улыбаться и вдруг, придвинувшись к мужу, бессвязно заговорила:
— Осип Васильевич… Радость-то какая… господи…
— Какая там еще радость? — нетерпеливо оборвал жену прасол.
— Аришу-то нашу Григорий Семенович… Гришенька… Говорит сватьев засылать буду.
Полякин уставил в жену непонимающий взгляд.
— Чего буровишь? — буркнул он, хватаясь за конец бороды. — Приверзилось тебе, что ли?
— Истинный бог… Полюбилась она ему… Сам мне говорил нонче.
— Отстань… Не до твоей дури мне.
Прасол решительно шагнул мимо жены, но вдруг остановился, спросил тихо:
— Верно болтаешь насчет Гришки?
— Вот те Христос! — истово закрестилась Неонила Федоровна.
— Гм… А ведь это что же? За дочкой приданое надо давать? — болезненно морщась, спросил Осип Васильевич. — Рано всполошилась девка. Таких зятьев еще много наклюнется под чужие капиталы.
— Что ты, Ося, бог с тобой?! — испуганно взмолилась Неонила, Федоровна. — Опомнись! Таких женихов да терять…
— Каких таких женихов! — все больше горячась, передразнил жену Полякин. — У него батька хочет лавочку закрывать. Я лучше за рыбалку Аришку отдам. Рыбалка столько капиталов не потребует в приданое, а Гришке тысячи подавай. Вот он под что метит.
Осип Васильевич гневно фыркнул, вышел на веранду. Там ждал его Семенцов. Уверенный, веселый вид его подействовал на прасола успокаивающе.
— А я тебя кликать хотел. Что скажешь, Андрюша? — спросил Осип Васильевич.
Семенцов бойко вскинул курчавую голову.
— Дело спешное. План есть, да не знаю как — подладимся или нет.
— Ну-ну, выкладывай, — нетерпеливо торопил прасол.
— Шарап прошлую ночь опять до Мартовицкого сазана подвалил и, судя по всему, совсем уплыл под чужой берег. Вот и выходит, — надо за новую ватагу браться.
— А где эта ватага? Из кого?
— Людей я уже нашел, — смело ответил Андрей. — С главными уже сговорился. Нонче были у меня Кобцы и Егор Карнаухов.
— И Егор? — Осип Васильевич поморщился. — Егора не надо бы. Уж очень бунтовитый. Толку от него мало. А вот Кобцы — отчаюги, — восторженно воскликнул прасол. — Ну и что же?
— Да что! Хоть Кобцы и отчаюги, а в кармане у них ни грошика, — голос Андрея стал вкрадчивым. — И чтобы дело начать, нужно Егору и Кобцам пособить. А время такое: раз-два заехал в запретное — и деньги обратно в кармане.
— Кому же деньги — тебе аль Кобцам? — с неожиданной прямотой спросил Полякин.
— Кобцам и Егору, конечно. Больше некому.
— Ну, так пускай они сами и заявляются. Нечего в шахер-махер играть.
Семенцов не растерялся, смело глянул хозяину в глаза.
— Уже в аккурат договорились, Осип Васильевич. А пока их звать да еще люди такие, что с вами нескоро поладют, — пройдет время. А через два дня в Рогожкино торги, гляди бы насчет посуды живей дело пошло.
Полякин недоверчиво сузил беспокойно бегающие глаза.
— Смотри, Андрюша. Деньги я тебе дам, да только, чтоб ватага была не кобцовская и не карнауховская, а наша. Чтоб они нам служили, а не себе. Понял?
— За это уж не беспокойтесь. — Семенцов встал, со скромной покорностью вертя в руках картуз.
Спустя некоторое время он уходил от Полякина, потной рукой зажимая в кармане кредитные бумажки.
Его ничуть не смущало то, что под договором — распиской, выписанной округлым почерком Леденцова, стояли нацарапанные им самим фамилии Кобцова и Егора Карнаухова.
Процент же от взятой суммы целиком ложился на Егора, как на главаря ватаги и был вдвое крупнее, чем в предыдущие сделки. Так, поддавшись хитрости и лести Семенцова, Егор, попал в паутину к прасолу.
Наконец пришел день, когда в хуторе Рогожкино должны были состояться торги на отобранные у рыбаков полковником Шаровым снасти. В этот день Егор проснулся еще затемно. В хате мигала жестяная подслеповатая коптилка. Федора увязывала в узелок вяленые чебаки. Аниська, сонно позевывая и кряхтя, натягивал праздничные высокие сапоги.
С сосредоточенной, торжественной медлительностью Егор завернул в кушак деньги — двести рублей.
Подпоясав под рубаху кушак, встал перед иконами, трижды перекрестился, торопливо насунул картуз, вышел из хаты. Федора молча проводила мужа до ворот.
Во дворе Спиридоновых уже ждала запряженная подвода. На дрогах заливисто храпел Васька. От калитки к берегу тяжело шагал Илья. Завидев Егора, он нетерпеливо рванулся к нему.
— Смотри же, кум, не прогадай. Сам знаешь, как чужое покупать.
— Не бойсь, — буркнул Егор. — Мы потихоньку прицениваться будем. Ежели невыгодно — и вмешиваться не будем. Слыхал я, до чорта чужой посуды нагреб Шаров, — два, а либо три дуба; волокуши, вентеря.
Илья вздохнул:
— Да, кум, повезло тебе. Понравился ты Семенцу, должно быть.
— Повезло ли — время покажет, — сказал Егор, усаживаясь да дроги. — До тех пор, пока не отработаю эти проклятые деньги, будут лежать они на плечах каменюкой.
Илья молчал. Несмотря на то, что сговорился он с Егором работать вместе и решил уйти из шараповской ватаги, чувство не то зависти к соседу, не то оскорбленного самолюбия тяготило его.
Егор тронул вожжами лошадь.
— Счастливого пути, кум, — напутствовал Илья. — Без дуба и не ворочайся. Чтоб на парусе прибартыжал[18].
— Хоть бы сеточки поганенькие удалось купить, а уж про дуб помалкивай! — уже за воротами крикнул куму Егор, тая под показным равнодушием острое волнение при мысли о дубе.
Весь путь до самого Рогожкино Егор думал о купле дуба, то радуясь приятно-теплому ощущению кушака, под рубахой, то снова впадая в беспокойство.
