границы лова и рыбалить в заповедных водах. Да-с! Заповедные воды — это места, данные нам самим богом! Они неприкосновенны. Их границы утверждены высочайшим именем. И вот находятся негодяи, которые посягают на места, освященные рескриптом самого государя! — Шаров побагровел, теряя плавность речи. — Что должно делать с имуществом подобных нарушителей?! Как поступать с ворами? С расхитителями богатств Области войска Донского? Что-с?! Беспощадно расправляться! Как с ворами! Как с преступниками! Как с расхитителями государственной казны!
Шаров тяжело дышал, пальцы его, вцепившись в стол, побелели.
— Господа! Среди присутствующих здесь рыбаков много казаков. Да-с! И не стыдно ли казаку принимать на себя кличку вора? Когда ворует хам — это ясно-с! Но когда — казак? Нет. Позор казаку, который становится вором! Позор, господа казаки!
Розовый полковничий кулак опустился на крышку стола.
Красноречие Шарова иссякло. Сказав еще несколько слов о позоре, о долге, о казачьей чести, он как и перед началом речи, сердито крякнул, милостиво разрешил:
— А теперь с богом, господа казаки. Атаман Черкесов, приступайте к торгам!
Толпа задвигалась, зашумела.
— Угостил Шаров ершом — сразу поперек горла застрял, — загудели в задних рядах.
— Это он елизаветовцам сказал. Им хорошо: гуляй по Дону, а нам каково по ерикам? — опасливо озираясь, роптали рыбаки отдаленных от Дона станиц и хуторов — Недвиговки, Синявки, Морского Чулека.
— Тоже сказал начальник, — ворчали в другом конце, — казаку бедному так и крутнуть нельзя. Кому и покрутить в запретном, как не казаку.
— А все это через хохлов… Через них, хамов, и казаку недохват рыбы, — шмыгнул конопатым носом маленький, похожий на подростка, казак.
Говор тревожной зыбью бежал по толпе, докатываясь до молчавших елизаветовцев, до Полякина с его компанией, переходил в почтительный шопот.
Уверенный в том, что торги пройдут и без него, Шаров ушел в дом Коротькова продолжать прерванную трапезу.
Атаман Черкесов огласил опись имущества и порядок продажи.
— Господа рыбаки! — сказал он, откладывая в сторону длинный лист. — Перво-наперво начальником рыбных ловель запродаются мелкие снасти гуртом, отнюдь не в отдельности. Например, каюк на пару бабаек, бродаки и мелкая селедочная посуда, каковская отнюдь не разбивается.
Черкесов запнулся, скосил глаза в сторону прасолов, будто спрашивал, угодил ли он им. Этот взгляд, как искра в сухую солому, упал в толпу, возбудив недоверие к комиссии.
— Почему гуртом? Враздробь продавать! — закричали в задних рядах. — Гуртом прасолы будут скупать, а рыбалкам опять дулю?
— Уже сговорились, антихристы, с прасолами, — зароптали недвиговцы. — Ну и жулябия, язви их в жабры.
Молодцеватый голос вахмистра заглушил ропот толпы.
— Станишники! Чего понапрасну шуметь? Аль делить что собрались? Не делить, а покупать. Как его высокоблагородия господин начальник приказал, так и будем делать. А кто заколовертит — не неволим в тортах участия принимать. Правильно?
— Неправильна-а-а!
Низкорослый, с насмешливо-добродушным прищуром умных глаз, выступил из толпы рыбак- недвиговец, сказал, спокойно растягивая слова:
— Граждане комиссия! Нету таких прав, чтобы скопом имущество продавать. Имущество наших рыбаков, и каждому хочется свое выкупить. Верно, братцы?
— Верно, Малахов! Пускай враздробь продают!
— Враздробь! — крикнул Егор.
— Враздробь! — в один голос откликнулись с другого конца Аниська и Васька.
Гул голосов возрос, пронесся по двору грозовыми раскатами.
Черкесов постучал молотком о стол.
Полякин что-то сказал вахмистру, кивнув на Малахова и Егора. В комиссии тревожно переглянулись. Черкесов привычно, словно насеку, сжал молоток, шаря по лицам черными злыми глазами.
— Вот что, станишники, имущество будет продаваться, как заказано начальником рыбных ловель, а отнюдь не иначе. А колобродют, по всей видимости, иногородние; каковые, в случае непрекращения шума, к торгам отнюдь не будут допущены. Господа иногородние, это касаемо вас, а поэтому отнюдь не нарушать порядки. Тут не цыганская ярмарка, а государственные торги, а и случае чего у нас есть отсидная камера.
— Верна-а-а! — взвизгнул веснушчатый казачок. — В тюгулевку смутьянщиков!
— Цыть ты, глистюк! — негодующе обрезали его из толпы.
Прижимаясь к группе прасолов и богатых волокушников, шумели елизаветовцы:
— Довольно канителиться! Начинайте торги! А хохлов к такой-то матери с торгов!
— Гони хохлов!
— Чигу[20] гони. Чига остропузая! Тю-у-у! Га!
— Смирна! — скомандовал Черкесов.
Толпа не унималась, напирала на барьер, размахивая кулаками.
Комиссия оторопела. Не предвидели атаманы, что торги выльются в бурю, что иногородние предъявят свои права. Да и трудно было отличить казаков от иногородних: толпа раскололась надвое не по сословным признакам, а по имущественному положению: обиженные бесправием казаки и иногородние объединились в дружную ватагу.
Вокруг недвиговца, взбудоражившего толпу своей смелой речью, собирались самые смелые рыбаки.
— Яков Иванович! Скажи им еще словцо! Режь им правду! — просили его рыбаки.
Малахов сердито сдвигал выцветшие брови, советовал:
— Всем надо говорить. Надо эту лавочку поломать. Не допустить до торгов, вот и все. Вишь, награбили чужого добра, а теперь хотят, чтобы с чужих рук перекупали. Не надо нам у прасолов покупать. Мы сами за свои кровные купим.
Помимо своей воли, Егор горячо поддакивал Малахову, — намерение прасолов скупить конфискованную снасть оптом возмущало и пугало его. Он огляделся, ища глазами Аниську. Тот стойко выдерживал напор веснушчатого задиры-казака.
— Вы, хамы, все одно на своем не поставите, — кричал, захлебываясь, казак, — а мы, елизаветовцы, могем вас с торгов в шею!
— Не здорово, блоха собачья! — огрызнулся Аниська. — Не ваше пришли отымать, и закрой едало, чигоман сопливый.
— За чигомана можно и к атаману, — дрожа весь от бессильной злобы, сипел веснушчатый.
— Хоть к наказному!
Егор оттянул Аниську в сторону.
— Брось, сынок, на своем, видимо, не поставишь, а за решетку сразу угодишь. Не за тем приехали.
— И что они делают, папаня! — задыхался от негодования Аниська. — Разве это торги? Это грабительство!
Неизвестно, сколько времени продолжался бы спор, если бы у акционного стола снова не появился отяжелевший от наливок и плотных яств полковник Шаров. Грозно багровея, он быстро вошел в толпу.
— Атаман Черкесов!. — обратился он к руководителю аукциона. — Как вы допускаете такое бесчинство?! Сейчас же начать торги! А вы, господа рыбаки, если не будете соблюдать порядок, прикажу команде разогнать вас оружием… Что-с? Молчать!
Наступила отрадная для слуха комиссии тишина.
— Вы обязаны записать фамилии зачинщиков и поступать с ними по закону, — уже тише приказал Черкесову Шаров и совсем тихо добавил: — Продавайте имущество в розницу. Ну их к чорту! Уверяю вас,
