В ватагах беспокойство хозяев сразу оценили по-своему. Послышались голоса:
— Видал, прасолы уже начинают штанами трусить. Все в бинокль на море поглядывают… хе-хе!
— Знает кошка, чье сало слопала. А нам, должно, опять придется за ихние карманы расплачиваться.
Андрей Семенцов, возглавлявший ватагу сетчиков, слушая эти разговоры, понимал: надо выручать хозяев.
— Ксенофонтыч! — обратился он к рыжему костлявому рыбаку, свесившемуся с кормы и багром ловившему в воде смоленую бечеву. — Ты пересядь, пожалуйста, на банду, а мне нужно смотаться к прасолу.
И он быстро погнал каюк к прасольскому становищу.
Не прошло и десяти минут, как он мчал каюк обратно. Легкие порывы ветра уже доносили с открытого моря протяжные угрожающие крики. Передние дубы мержановцев находились на расстоянии двух километров. Видно было, как сидевшие на дубах люди потрясали веслами и еще чем-то, поблескивающим на солнце.
Андрей Семенцов подоспел во-время. Ворвавшись в цепь каюков, он приглушил растерявшихся людей строгим хозяйским окриком:
— Чего вы рассыпались, как куры перед коричном?! А еще казаки! А ну-ка, все по местам! — Семенцов смягчил голос. — Ребята! Хозяева мне сказали: ежели мы не допустим иногородних на свой участок, половина тонь за нонешний день будет наша. Понятно?
Обещание Семенцова было соблазнительно. Объявились охотники сразиться с приморцами. Проснулись дремавшие чувства долголетней сословной вражды.
По команде Семенцова прасольские каюки и байды мигом развернулись в дугообразную линию, ограждая опущенные в море сети.
Аниська вел свой дуб впереди флотилии; стоя на корме. Он выискивал у устья Дона каюки охраны и дымок катера, но не видел их. Это внушило беспокойство.
С кем же теперь сражаться? С ватагами, в которых большинство таких же подневольных, ни в чем не починных людей?
Аниська посмотрел в бинокль и, узнав прасольский дуб, решил во что бы то ни стало не допустить бессмысленной бойни и самому вступить в переговоры с ватагами Полякина и Леденцова.
Километра за полтора от спорной полосы Аниська с трудом остановил флотилию. Сорвав с себя красный матерчатый пояс, махая им над головой, он заставил обратить на себя внимание всей флотилии. Свыше десятка дубов приостановили свой бег, сгрудились вокруг «Смелого».
Краснолицый солдат, по фамилии Онуфренко, уже успевший сдружиться с Аниськой, помог ему уговорить односельчан. Всем хотелось сразиться с казаками, никто сначала и слушать не хотел о переговорах, но потом, после непродолжительных споров, было решено уговорить прасольских ватажников удалиться с участка по-хорошему и выбрать из моря «посуду». Вести переговоры было поручено Аниське и Онуфренко. Остальные ватаги должны были держаться пока на недалеком расстоянии, но быть готовыми ко всему и в случае отказа прасолов действовать силой. Не дойдя до границы участка саженей на сто, флотилия задержалась. «Смелый» двинулся вперед один.
На палубе прасольского дуба Аниська увидел Полякина, Леденцова — и обрадовался: теперь можно было заставить разговаривать с приморцами самих хозяев.
На прасольских дубах тоже узнали Аниську. Оттуда послышались удивленные приветственные возгласы:
— Го-го-го, Анисим Егорыч! Откудова ты?
— Глянь-ка, Карнаух, каторжная душа… Здорово, сваток!
Аниська молодцевато-небрежно отвечал на насмешливые приветствия.
— Ребята, чи не надоело вам своими руками жар для прасолов загребать?! — кричал он.
— А ты чьими загребаешь?
«Смелый» вплотную подошел к прасольскому дубу, очутившись в тесном шумливом кольце каюков и байд.
Прямо в лицо Аниськи ухмылялся Осип Васильевич. Григорий Леденцов, важно закинув голову, стоял на корме.
Аниська в настороженном безмолвии передал Полякину требование приморцев.
— Слыхали, братцы? — выслушав, с притворным недоумением спросил Осип Васильевич, обращаясь ко всей ватаге. — Мы труды сюда вгоняем, мозоли о весла натираем, а к нам заявляется вот такой хлюст, — Осип Васильевич презрительно показал на Аниську, — и требует ослобонить законную нашу местину, каковская принадлежит нашему хутору. Нам она принадлежит, ребятушки, истинный Христос! Вот она и бумага с печатками господина наказного атамана. Вот! — Осип Васильевич помахал пожелтевшим гербовым листком. — Как же мы, братцы, отдадим им то, чего сам господин наказный атаман отписал для казачьего населения?
— Верно! — загудели неуверенные голоса. — Наши это воды, казачьи!
— Чего ради? Пусть иногородние рыбалют там, где им положено! — более решительно заговорили казаки, пайщики прасольских волокуш.
Но многие, поколебленные прямым и откровенным требованием Аниськи, угрюмо молчали, недоверчиво косясь на прасолов.
— Пусть сам наказный атаман жалует сюда и защищает свои воды, а мы не будем своим братам- рыбалкам головы прошибать, — слышались отдельные голоса.
— Ребятушки! — снова бойко вмешался Осип Васильевич. — И кого вы слушаете? Каторжника, человекеубивца, жулябию! Какое он имеет право указывать? Гоните его в шею… Смутьянщик он православного народа!
— Значит, не согласны по правде? — сжимая кулаки, спросил Аниська.
— Проваливай! — за всех ответил Семенцов.
— Ну, тогда придется вам разговаривать со всеми… — Аниська кивнул на выстроившуюся вдали флотилию. — Они не будут разбирать, чья это зона, — атаманская, а либо прасольская.
— Довольно! — завопил Леденцов. — Ребята, гони их!
Казаки стиснули Аниськин дуб бортами своих каюков, десяток злобных рук норовил придержать его. Самые рьяные из леденцовской ватаги кинулись было на Аниську, размахивая веслами, но в это время мержановский солдат вскочил на подмостки кормы и, выхватив из-за пояса блестящую гранату, замахал ею над головой.
— Раз-зойдись! А то всех на воздух подниму!
В одно мгновенье все шарахнулись от «Смелого» врассыпную, кто куда. Поспешно отгребался от «Смелого» прасольский, тяжеловатый в ходу дуб, и Аниська видел, как Осип Васильевич торопливо нырнул в брезентовый шалаш.
Предводительствуемые Семенцовым ватаги вновь выровнялись, заслонив Аниське путь плотной пловучей стеной. «Смелый», точно в нерешительности, кружил перед ними. На мержановских дубах заметили враждебный маневр казачьих ватаг, и вся флотилия быстро двинулась к участку.
Хрупкая линия прасольских каюков, часть которых уже успела незаметно перейти на сторону мержановцев, была мигом сломлена дружным напором крепконосых крутийских дубов. Один каюк уже плавал вверх дном, и двое людей барахтались в море. Слышались гулкие удары, треск ломающихся весел, стоны…
Дубы и байды сталкивались бортами, и люди схватывались врукопашную.
Коренастый мержановец с лицом, изуродованным оспой, дико вытаращив налитые кровью глаза, размеренно ударял черным кулаком по тонкой шее рыжего казака; потом, схватив его — за шиворот, пытался сбросить в море.
Казак извивался, как червь, хрипел, кусая руки своего противника, обливался слезами и кровью.
На другом каюке высокий, саженного роста, бородатый рыбак размахивал веслом.
— Не подходи — измозжу! — ревел он, припадочно закатывая глаза.
Весло вырвалось из его рук и, с легким гудением разорвав воздух, срезало разом двух человек из ватаги Полякина…
