подбирая монгольские слова: «Усу! Усу болх уу?»
Старик встал и зачерпнул из большой алюминиевой фляги ковш воды. А мы все пили и пили, и не могли остановиться. Наконец, я выдохнул, и сказал, что больше не могу.
– Баярлаа! – благодарно улыбнулся я старику. Он не ответил, сел на низкий табурет, достал трубку и закурил. Я оглядывал юрту – небольшая, старая, на женской стороне пусто.
«Один старик живет, без жены, – подумал я. – И как с хозяйством справляется?»
Неожиданно взгляд мой упал на старенький аккордеон, стоящий в хойморе, на священной стороне юрты. Я показал на него пальцем и спросил: «Болх уу? Дуу болх уу?»
Старик кивнул. Я осторожно взял инструмент, подтянул лямки, тронул клавиши. Аккордеон сипел, из дырявых мехов вылетала пыль, некоторые кнопки западали. Но играть было можно. Я заиграл что-то из классики, поглядывая на монгола. Тот равнодушно курил, не глядя на нас. И вдруг, словно кто-то подсказал мне, что нужно делать, я заиграл «Катюшу». Старик встрепенулся, посмотрел на меня очень внимательно и что-то сказал по-монгольски.
– Я… Я не понимаю… – смутился я и перестал играть. И тут старик закивал, показывая рукой на аккордеон и на меня. Я заиграл, потом запел. Старый монгол слушал внимательно, и только в конце песни я заметил, что руки у него дрожат.
– Орос? Русский? – спросил он.
– Да, из России! Орос, Орос! Москва! – радостно закивал я.
Монгол встал и двумя руками показал сначала на нас, потом на пол юрты и вышел наружу. Вскоре до нас донеслось характерное шарканье ног уходящего верблюда.
– Вы о чем тут руками машете? – шепотом спросил Денис. – И что с дедом-то случилось?
– Не знаю. Я понял так, что он попросил нас здесь его подождать.
– Подождем. Хоть не так жарко, как снаружи.
Прошло какое-то время. Мы выпили еще по ковшику воды и наслаждались домашним уютом. По сравнению с занесенной песком палаткой юрта казалась настоящим домом. Неожиданно дверь распахнулась, вошел хозяин, но не один. С ним приехала пожилая монголка с изборожденным морщинами лицом. Они сели передо мной, и старик показал рукой на аккордеон. Я снова сыграл «Катюшу», потом спел другие военные песни советских лет. Старики слушали молча, и вдруг я увидел, что по морщинистому лицу монгола катятся слезы.
– Война… Халх-Гол война, япон напал. Друг был. Русский друг, – с трудом подбирая слова, сказала бабушка. – Песни пел. Его гармонь был… Погиб он. Гармонь остался. Память…
Старик снова кивнул, показывая на аккордеон, и я заиграл. Но пел с трудом – в горле стояли слезы. Даже мой товарищ, циник и хохотун, притих и внимательно слушал, глядя в пол.
Когда запас военных песен, которые я знал на память, иссяк, старик снова набил трубку, закурил и сказал, внимательно посмотрев на меня:
– Чи бадарчин байн! Сайхан бадарчин!
– Это – имя. Твой имя – Бадарчин! – улыбнулась бабушка.
Старики не отпустили нас, уговорили остаться на ночь. Утром мы подкрепились крепким бараньим бульоном, вдоволь напились чая. Старый монгол наполнил наши фляги и канистры водой и вызвался проводить до какого-то непонятного места, которое он называл «сайхан дзам». Мы подтянули ремни рюкзаков, попрощались с бабушкой и пошли за верблюдом нашего проводника. А бабушка стояла с пиалой молока, кропила им на следы наших велосипедов и что-то тихо повторяла, словно шепча молитву- напутствие.
Спустя несколько часов старик вывел нас на потерянную двумя днями раньше дорогу. Он улыбнулся уголками губ и сказал, показывая на грунтовку: «Сайхан дзам!»
На прощание старик крепко пожал нам руки, потом молча отвернулся, сел на верблюда и вскоре исчез за пологим склоном бархана. Еще через двое суток мы добрались до железнодорожной станции, пополнили запасы воды и вновь углубились в Гоби, медленно приближаясь к китайской границе…
Спустя год я снова оказался в Монголии. Гуляя по Улан-Батору, я забрел на окраину города, где внимание мое привлек интересный буддийский храм. Как я понял из его названия, «Манба-Дацан» был центром тибетской медицины и одновременно медицинским университетом.
Зайдя внутрь, я подошел к старому ламе, который взвешивал какой-то порошок и аккуратно пересыпал его в бумажные пакетики. Я попытался с ним заговорить, подбирая известные монгольские слова. В ответ старик только улыбнулся и показал рукой на высокого молодого ламу, который давал какие-то советы пожилой женщине с ребенком. Когда лама освободился, я подошел и поздоровался:
– Сайн байна уу! Здравствуйте!
Лама внимательно посмотрел на меня и ответил на чистом русском языке:
– Здравствуйте! Из России приехали?
– Да, из Москвы, – кивнул я, не успев даже удивиться. – Очень интересный дацан!
– Вы интересуетесь традиционной медициной? – снова спросил лама.
– Не совсем, – признался я. – Мне вообще интересен буддизм. А вот моя жена учится на врача!
Лама улыбнулся:
– Я вижу, Вам действительно важно что-то узнать. Пойдемте!
Мы прошли через центральный зал храма, и лама пригласил меня сесть за один из низких столиков. Сам он сел напротив.
– Спрашивайте. Пока ко мне не пришли больные, мы можем поговорить.
Я смутился, так как забрел в этот храм случайно, и каких-то особых вопросов у меня не было. И я спросил первое, что пришло на ум:
– Расскажите, пожалуйста, о монгольской медицине. И еще о вашем дацане.
– Лечить людей, помогая избавиться от страданий, – одно из важных дел, которыми занимаются буддийские монахи, – начал лама свой рассказ. –
Но какой бы причиной ни была вызвана болезнь, задача врача – облегчить страдания больного. Монгольская традиционная медицина очень древняя, она знает более ста препаратов, изготовленных из растений, органов животных и минералов, и множество методов лечения. А также многие эмчи-ламы, врачи нашего дацана, владеют тибетской и китайской медициной. Наш дацан унаследовал славные традиции! «Манба дацан» был ведущей школой традиционных монгольских врачей вплоть до 1937 года, когда начались репрессии. Тогда многих врачей посадили или расстреляли только за то, что они были ламами. Возрождение монгольской медицины началось в начале 90-х.
Вам может показаться странным, но самое мощное развитие монгольская медицина получила во времена Чингисхана. Он освободил от налогов врачей и студентов медицинских школ, как буддийских, так и китайских, и арабских. Назначил человека, который отвечал за медицинские учреждения и кадры по всей огромной империи, своего рода министра здравоохранения. Наследники Чингисхана продолжили его дело. Развивалась система медицинской помощи, строились больницы, была установлена Служба матерей и детей монгольских ханов. Был создан университет, занимающийся слиянием монгольской, тибетской, китайской и арабской медицинских школ. Помимо этого, великие ханы покровительствовали аптекам и лечебницам, на государственном уровне была организована поддержка инвалидов и стариков. И все это происходило в XIII веке!
В последующие века центрами медицины стали буддийские монастыри. При каждом дацане были ламы-врачи, которые лечили людей, объясняли человеку кармические причины его болезней. Лечили ламы и животных: как из сострадания, так и потому, что скот был и остается основой жизни каждого кочевника- монгола.
– Простите, но ведь кочевники живут очень изолированно, далеко друг от друга, и нередко вдали от монастырей. Как же они попадали на прием к врачу?
