румянец к ее ланитам, темнеет ее лоб, обожженный солнцем древнего мира, словом, вели себя ненамного лучше двух завзятых отельных кадрильщиков, сразу заприметивших «потрясающую женщину». Что-то им все-таки тоже мешало приблизиться, а между тем стемнело. Нора посмотрела на часы, встала, засунула белую рубашку в белые штаны, подтянула ремешок и предерзостно простучала своими сабо к выходу. Через стеклянную дверь было видно, как она села в поджидавший ее джип. На том наша внеповествовательная невстреча закончилась. В принципе хорошо, что так получилось. Менее чопорный поворот мог бы посягнуть на нашу авторскую свободу. Свобода сохранена, и потому мы продолжаем, как нам вздумается.
Она часто себя спрашивала, что толкнуло ее на разрыв с Сашкой, а потом и на внезапный отъезд в экспедицию Лилиенманна, в Ирак. Слов нет, она была чертовски зла на любимого. Он самоутверждается, постоянно хочет показать свой авторитет перед «американской дурочкой», избалованной сумасбродкой. Этот идиотский разрыв между культурами! Он снисходительно подмечал ее американские привычки, типичные жесты, мимику, всю эту ерунду, на которую никто не обращает внимания. Например, если она на прощанье похлопывала его по плечу, он без запинки спрашивал, в чем дело. Что «в чем дело»? Твое похлопыванье меня по плечу, что это означает? Почему это что-то должно означать, кроме «гуд бай»? Он пожимает плечами. Это интересно, после стольких нежных поцелуев ты похлопываешь меня по плечу, как будто с легкой прохладцей одобряешь мое выступление: «неплохо, неплохо, старик». Что за вздор!
Ну, вот еще один пример. Если он видит ее в аэропортовской толпе с сумками в руках и с билетом во рту, он начинает хохотать: «Посмотрите на эту американскую девушку!» В чем дело, Алекс? Что ты нашел сейчас во мне такого ужасно американского? Естественно, для того, чтобы задать этот вопрос, мне нужно опустить сумку и вынуть билет изо рта. Я это делаю автоматически, дорогие читатели! Автоматически, vous comprenez?[205] Он смеется: так он, оказывается, узнает американок в аэродромной толпе – только они носят во рту свои билеты. Дальше он уточняет. Интересно, что ты используешь для этой переноски только внешние, сухие части своих губ, слизистая оболочка в этот процесс не вовлечена, значит, и билет не размяк, и гигиена не страдает. Ведь ты у нас специалист по гигиене древних. Интересно, пользовались ли они ртами для переноски клинописных табличек?
Если уж не над чем ему посмеяться, тогда он смеется над тем, что я левша. Что это за американский бзик писать левой рукой? Уверен, что это связано с левым уклоном «нашей интеллигенции».
Сначала я не замечала этих признаков пресыщения. Хохмила в ответ: посмотрите, какая наблюдательность у этого парня! Живет среди нас как один из нас, даже спит с одной из нас и все упражняет свою антиамериканскую наблюдательность! Я все-таки старалась его щадить. Эти русские, думала я, их вечный комплекс неполноценности переплетен с курьезным комплексом превосходства над другими народами, особенно над американцами. Я не понимала, что это у него не к Америке, это ко мне. Как странно оказаться такой толстокожей! Обычно я была слишком тонкой по отношению к нему. В постели меня часто ошеломляло чувство полнейшего понимания. Острое тревожное чувство, сказать по правде. Иногда мне казалось, что я знаю всю его поэзию заранее. Я не открывала этого ему, но мне казалось, что я преодолеваю массу барьеров, не говоря уже о языке. Однажды мне показалось, что он чувствует во сне присутствие своего отца, человека, который умер до его рождения. Это было какое-то непостижимое раскаяние, ощущение высшей любви, существующей в его тайниках. Я ждала, что он признается, то есть расскажет мне об этом сне, который он помнил, я в этом не сомневалась, но он этого не сделал. Напротив, я почувствовала, что от него исходит сильное раздражение. А может быть, я просто все это выдумала? Может быть, я первой почувствовала легкое раздражение из-за того, что он не захотел рассказать мне о своей встрече с отцом? Может быть, я непроизвольно изменила интонацию или жест, обращаясь к нему?
После орбиты я тоже не решалась открыть рот и рассказать ему о тех ошеломляющих откровениях, об ангелах во все небо и о коробочке с бэби Феликсом. Только любовная близость, какое-то странное ощущение, что он в этот раз как бы защищает меня своим сексом, развязало мне язык. Я чувствовала, что он потрясен, он весь дрожал, он был тогда переполнен любовью, и нежностью, и пониманием. Я была уверена, что он мне расскажет об отце и даст мне понять, от кого исходило то странное чувство раскаяния, и он был готов открыть рот, но не открыл.
Я уверена, что он попал в ловушку мужских стереотипов, типичных для русских. Как они все, он подсознательно отгонял малейшую идею о моем возможном превосходстве. Они там говорят «он ее ебал», а выражение «она его ебала» кажется им неестественным. Женщина всегда проецируется в подчиненной, если не порабощенной и униженной позиции под всемогущим жеребцом. Подсознательно, а может быть, и сознательно он считает, что если он входит в меня с победоносной позиции, как в проститутку или как в наложницу, то я и есть проститутка или наложница.
Права я или постоянно придираюсь к нему? Разве мне самой не хочется иногда чувствовать себя проституткой? Разве он, несмотря на слегка иронические интонации, не читает мне из Гвидо Гвиницелли и разве я не понимаю, что он готов умереть за эти «стрелы любви»?
Ну хорошо, но как объяснить его ядовитые ремарки, что стали уже постоянным припевом в последний месяц нашего союза. Он ненавидел все признаки моей протекции ему, тогда как для меня не было ничего естественней, чем помочь любимому. Конечно, я совершила какие-то faux pas,[206] особенно с той ужасной парти в Малибу, однако в чем я ошиблась с «Пинкертоном» или с BRF? У него, похоже, появлялось какое-то садистское удовлетворение, когда он провоцировал меня и моих старинных друзей, смеясь над всеми нашими идеями, над нашей борьбой с нашей внутренней «правой», с язвами капиталистического корпоративного общества. Таковы эти русские либералы. Мы считаем их людьми, которые вместе с нами стоят за демократические ценности, а они в своей антикоммунистической ярости думают, что мы играем на руку КПСС и КГБ. Для Алекса все наше движение, все наши шестидесятые – это просто шалости балованных детишек богатого общества. Как он спрашивал со своей вечной снисходительной улыбкой: «Интересно, ты понимаешь, что троцкизм и сталинизм были просто пересобачившимися фракциями одного и того же ебаного коммунизма, назовем его красным фашизмом, чтобы ты лучше поняла?»
Я понимала, что он имеет в виду. Он только лишь не сказал вслух, что я и мои друзья по Беркли-68 были ближе к фашизму, чем менты и стукачи ЦРУ. Нет-нет, мистер Корбах-из-за-границы, я никогда не продам свою юность даже за все ночи нашей любви! Может быть, я не понимаю чего-то существенного, но ты не понимаешь простейшей вещи: мы боролись не за ваши русские дела, будь это троцкизм, или сталинизм, или черт в ступе! Как бы это ни называлось в то время, мы боролись за наше право на конфронтацию, за образ жизни, альтернативный зажеванной «американской мечте» с ее долларами, бондами, закладными, «кадиллаками» и загородным комфортом. Я плюю на тебя, мой суженый Сашка! Ты не ценил нашу близость, а она тем временем разжижалась усмешками, ухмылками, взглядиками искоса, приступами плохо замаскированной пошлой ревности. Если ты меня спросишь через дюжину лет, когда мы уже станем старыми и усталыми, почему я сбежала от тебя в Ирак, не сказав ни слова, я скажу тебе только одно: хотела спасти тот Dolce Stil Nuovo, что снизошел на нас с осенних небес в Мэриленде в ноябре восемьдесят третьего.
Тем временем ей «стукнуло», как говорят русские, сорок, то есть она «разменяла еще одну десятку», как они же выражаются. Между прочим, ее русский становился все лучше благодаря почти систематическому изучению этого идиотского языка. К тому же после Ирака экспедиция Лилиенманна передвинулась в Израиль, где большинство рабочих на раскопках в Кесарии и Ашкелоне оказались русскими.
Прошло уже больше двух лет с тех пор, как она покинула «Пинкертон». Она была красива, как всегда. Красивее, чем как всегда.
Археология, почтенные читатели, помогает стареющим девушкам закрутить часы назад. И никаких специальных усилий не требуется. Просто работай в траншее день-деньской, карабкайся на холмы в пустыне или на морском побережье, дай твоим волосам выцвести под свирепым солнцем, мой кожу водой древних источников, ночуй в палатках с поднятым пологом, то есть среди постоянно дующего бриза, меняй своих партнеров, не проверяя их интеллектуального уровня, – вот рецепт для поддержания молодости.
Не успеете вы продумать этот рецепт, как мы вам скажем, что археологическая экспедиция – это не пикник. Временами Нора уставала от блуждания по путям древних патриархов, от палаток и дряхлых постоялых дворов, где сомнительный душ воспринимается как дар Божий. Тогда она ненадолго удирала в параллельный мир пятизвездных отелей, бассейнов и прохладных полутемных баров. Кляня себя за неизлечимые буржуазные склонности, она отправлялась делать покупки в отельные аркады с их сволочными ценами и за ужином появлялась то как леди от Сен-Лорана, то как шикарная богемщица от Сони
