с каким-то вожделением погрузилась в его содержимое…
Я вышел из комнаты на балкон. Все было как положено: красное солнце садилось в синее море. Все краски были очень точные — югу чужды полутона. Внизу, прямо под балконом, на площадке, наша культурница Надико проводила мероприятие.
— Прекрасный фруктовый танец «Яблочко!» — кричала она, легко пронося по площадке свое полное тело.
Среди танцующих я заметил человека, который в день моего приезда на набережной спорил с грузином Гоги по вопросу о течениях. Я с трудом узнал его. Крепкий загар скрадывал дряблость его щек, велюровую шляпу он сменил на головной убор сборщиков чая. Он совершенно естественно отплясывал в естественно веселящейся толпе. Он выкидывал смешные коленца, был очень нелеп и мил, видимо начисто забыв в этот прекрасный миг, к чему его обязывают занимаемый пост и общая ситуация. Тут же я увидел его жену. Она шла прямо под моим балконом с двумя другими женщинами.
— Вы даже не знаете, какая я впечатлительная, — лепетала она. — Когда при мне говорят «змея», я уже падаю в обморок.
Я стоял на балконе и смотрел на Гагру, на эту узкую полоску ровной земли, зажатую между мрачно темнеющими горами и напряженно-багровым морем. Эта длинная и узкая Гагра, Дзвели Гагра, Гагрипш и Ахали Гагра, робко, но настырно пульсировала, уже зажглись фонари и освещались большие окна, автобусы включили фары, а звонкие голоса культработников кричали по всему побережью:
— Веселый спортивный танец фокстрот!
Кто может поручиться, что море не вспучится, а горы не извергнут огня? Такое ощущение было у меня в этот момент. Тонкие руки Ники легли мне на плечи. Она вздохнула и вымолвила:
— Боже мой, как красиво…
— Что красиво? — спросил я ровным голосом.
— Все, все, — еле слышно вымолвила она.
— Все это искусственное, — резко сказал я, и она отдернула пальцы.
— Что искусственное?
— Пальмы, например, — пробурчал я, — это искусственные пальмы.
— Не говори глупостей! — вскричала она.
— Зимой, когда уезжают все курортники, их красят особой устойчивой краской. Неужели ты не знала? Наивное дитя!
— Дурак! — облегченно засмеялась она.
— Блажен, кто верует, — проскрипел я. — Все искусственное. И эти парфюмерные запахи тоже. По ночам деревья опрыскивают из пульверизатора специальным химраствором, а изготовляет этот раствор завод в Челябинской области. Копоть там и вонища! Перерабатывают каменный уголь и деготь…
— Ну хватит! — сердито сказала она.
— Все эти субтропики — липа.
— А что же не липа? — спросила она.
— Дождь и мокрый снег, глина под ногами, кирзовые сапоги, товарные поезда, пассажирские, пожалуй, тоже. Самолеты — это липа. Мой рабочий стол — не липа и твоя лаборатория тоже. Рентген… — помолчав, добавил я.
— Не понимаю, — потерянно прошептала она.
— Ну, как же ты не понимаешь? Вот когда строили этот дом и возили в тачках раствор, а кран поднимал панели — это была не липа, а когда здесь танцуют «фруктовый танец «Яблочко» — это липа.
— Какую чушь ты мелешь! — воскликнула она. — Люди сюда приезжают отдыхать. Это естественно…
— Правильно. Но не мешало бы им подумать и о другом на такой узкой полоске ровной земли, — сказал я.
Но она продолжала свою мысль:
— Ведь ты же сам работаешь для того, чтобы люди могли лучше отдыхать.
— Я работаю ради самой работы, — сказал я из чистого пижонства.
И она тут же вскричала:
— Ты пижон и сноб!
Каким-то образом я возразил ей, и она что-то снова стала говорить, я ей как-то отвечал, и долго мы спорили о чем-то таком, о чем, собственно, и не стоило нам с ней спорить.
— Генка, что с тобой сегодня происходит? — спросила наконец она.
— Просто хочется выпить, — ответил я.
4
«Гагрипш» был битком набит, и мы с трудом нашли свободные места за одним столом с двумя молодыми людьми — блондинами в пиджаках с узкими лацканами. Они
сетовали друг другу на то, что в Гагре «слабовато с кадрами, и если и есть, то все уже склеенные (взгляд на Веронику), и как ни крути, а, видно, придется ехать в Сочи, где — один малый говорил — этого добра навалом».
Мы сделали заказ. Официантка несколько раз подбегала, а потом все-таки принесла что-то. В зал вошел Грохачев. Он шел меж столиков, такой же, как всегда, ироничнорасслабленный, с неясной улыбкой на устах. Увидеть его здесь было неожиданно и приятно. Грохачев такой же затворник, как я, и работаем мы с ним в одной области, часто даже в командировки ездим вместе.
— Эй, Грох! — я помахал ему рукой, и он, раздобыв где-то стул, подсел к нам.
Оказывается, он оставил жену в Гудаутах и сейчас в гордом одиночестве шпарил в своем «Москвиче» домой.
Мы заговорили о своих делах. Под коньяк это шло хорошо, и мы забыли обо всем. Иногда я видел, как Вера танцует то с одним блондинчиком, то с другим. Они повеселели, им, видно, казалось, что дела у них пошли на лад. Потом они ушли в туалет, и после этого похода Вера танцевала уже только с одним блондином, а другой совершал бесплодные атаки в дальний конец зала.
Потом мы все впятером вышли на шоссе и стали ловить такси. Блондину ужасно везло. Он поймал «Москвич» и уселся в него с Вероникой и со своим приятелем, таким же, как он блондином. А «Москвич», как известно, берет только троих. Я смотрел в ту сторону, где скрылись стопсигналы такси, и слушал Гроха. Он рассказывал о своей давней тяжбе с одним управлением, которое осуществляло его проект. Минут через пятнадцать он опомнился.
— Слушай, у меня же машина в сотне метров отсюда. Зачем ты отпустил Нику с этими подонками?
— Что ты, не знаешь Нику? — сказал я. — Она уже давно с ними расправилась и ложится спать.
Мы нашли его машину, сели в нее и поехали. Грох спросил:
— Вы с ней расписались наконец?
— Пока нет.
— Чего ты тянешь? Поверь, это не так уж страшно.
— Сколько километров отсюда до Гудаут? — спросил я.
Он посмеялся, и снова мы перешли на профессиональные темы. Странно, несколько лет назад мы могли болтать много часов подряд о чем угодно, а вот теперь, куда ни гни — все равно возвращаешься к работе.
Грох довез меня до дома. Я вылез из машины и сразу заметил Нику. Она сидела на скамейке и ждала меня. Я обернулся. Машина еще не отъехала.
— Грох, ты во сколько завтра едешь?
— Примерно в полдень.
— Твоя стоянка возле гостиницы? Может быть, я поеду с тобой.
— Ну что ж! — сказал Грох.
Он уехал, а я подошел к Нике. Она, смеясь, стала рассказывать о мальчиках, как они ее «кадрили»,
