как это было смешно. Обнявшись, мы пошли к дому, который белел в темноте в конце кипарисовой аллеи. Я не сказал Нике, что завтра уеду из этого рая, где наша любовь может расцвесть и окрепнуть, где люди меняют тяжелые шляпы на головные уборы сборщиков чая. А уеду я не потому, что не люблю ее, а может быть потому, что Грох катит домой и будет в своей норе раньше меня на неделю, если я останусь в этом раю.
5
Утром я уложил чемодан и благополучно проскользнул мимо столовой. Оставил у дежурной записку для Ники и вышел на шоссе. Автобусом я доехал до парка и пошел завтракать в чебуречную. Я знал, что там подают крепкий восточный кофе, и решил сразу, с утра, накачаться кофе вместо всех этих кефирчиков и ацидофилинов, чем потчуют в доме отдыха.
Чебуречная была под открытым небом, вернее, под кроной огромного дерева. С удовольствием я глотал обжигающую черную влагу, чувствуя, как проясняется мой заспанный мозг. Чемодан стоял рядом, и никто в мире не знал, где я нахожусь в этот момент. За соседним столиком ел человек в шляпе сборщика чая. Жир стекал у него по подбородку, он наслаждался, попивая светлое вино, в котором отражалось солнце. Может быть, он наслаждался тем же, что и я.
Вдруг он отложил чебурек и позвал:
— Чибисов! Василий!
Смущенно улыбаясь и переминаясь с ноги на ногу, к нему подошел стриженный «под бокс» парень в голубой «бобочке», в коричневых широких штанах.
— Курортный привет, товарищ Уваров!
— Садись. Давно приехал? — торопливо спросил Уваров, снял и спрятал за спину свою белую шляпу.
— Вчера прилетел.
— Ну, как там у нас? Пустили третий цех?
— Нет еще.
— Почему?
— Техника безопасности резину тянет.
— Безобразие! Вечно суют палки в колеса.
Они заговорили о строительстве. Уваров говорил резко, возмущенно, а Чибисов отвечал обстоятельно и с виноватой улыбочкой.
— Дайте еще один стакан, — сердито сказал Уваров официантке.
Она принесла стакан, и он налил в него «цинандали».
— Пей, Василий!
— За поправку, значит, — с ухмылкой сказал Чибисов и поднял стакан двумя пальцами.
— Ну как тебе тут? — спросил Уваров.
Чибисов залпом выпил «цинандали».
— Хорошо, да только непривычно.
Уваров встал.
— Ну, ладно! Тебе когда на работу выходить?
— Сами знаете, Сергей Сергеич.
— Вот именно — знаю, смотри, ты не забудь. Ну ладно, пока. Пользуйся правом на отдых.
Он ушел. Чибисов сидел за столиком, вертел в пальцах пустой стакан и неуверенным взглядом обводил горящий на солнце морской горизонт. У парня было красное, обожженное ветром лицо, шея такого же цвета и кисти рук, а дальше руки были белые и, словно склероз, на предплечье синела татуировка. Мне хотелось выпить с этим парнем и сделать все для того, чтобы он скорее почувствовал себя здесь в своей тарелке, потому что уж он-то знает, что такое липа, а что — нет, и он знает, что рай — это непривычное место для человека.
Я встал, поднял чемодан и пошел по аллее. Надо мной висели огромные листья незнакомых мне деревьев, аллею окаймляли огромные голубые цветы. Навстречу мне шла Ника. Я не удивился. Я удивился бы, если бы ее здесь не оказалось. Эта аллея была специально оборудована для того, чтобы по ней навстречу мне, сверкая зубами, глазами и волосами, шла тоненькая девушка Вероника, Вера, Ника. Она взяла меня под руку и пошла со мной.
— Что же, наша любовь — это тоже липа? — спросила она, улыбаясь.
— Это магнолия, — ответил я.
На шоссе нас догнал Грохачев. Он притормозил и спросил меня:
— Значит, не едешь?
— У меня есть еще десять дней, — ответил я, — в конце концов, я имею право на отдых.
Грох улыбнулся нам очень по-доброму.
— Ну, пока, — сказал он. — Все равно скоро увидимся.
