припечатанным на обе лопатки, полное туше, а надо мной желтые огни, тьфу ты, проклятые его очи.
– Нервы, – сказал Толик Проглотилин, – нервы, как сталь. У нас у всех нервы слабые, а у них, – он с уважением указал на Попенкова, – у них нервы стальные.
Джентльмен признает поражение, и я признал, хлопнул Попенкова по плечу (он чуть не рухнул), послал за водкой.
Попенков сидел тихий, скромный, надо признать, совсем не бахвалился. Выпили. Ребята, чтобы это дело замять, начали песни петь военных лет и довоенные, разные маршевые песни.
– Вот наша стальная птица, – сказал Васька Аксиомов, обнимая Попенкова, – наша самая настоящая стальная птица.
– Стальная, цельнометаллическая, – ласково продолжил Толик Проглотилин.
Тут же сложился новый вариант.
Ну, естественно, все заржали. Нашим ребятам палец покажи – оборжутся.
И тут, братцы, произошло нечто странное, как пишут в романах. Попенков вскочил, замахал руками, в самом деле, как птица, глаза его загорелись, он прямо страшный стал какой-то и заорал на полупонятном языке:
– Кертль фур линкер, я так и знал, наконец-то! Да, я Стальная жиза, чуиза дронч! Ага, попались фричеки, клочеки крыть, крыть, крыть! В полете – свист и коготь неркатор!
Все мы обомлели, глядя на это чудо, а он вдруг затих, засмущался, мягко улыбнулся, присел.
– Ловко я вас разыграл? Смешно?
У всех отлегло от сердца, захохотали – во, шутник! во, Стальная птица! во, нервная система! А он меня отозвал в сторонку,
– Я собственно, Миша, вышел на вашу душу, – сказал он мне тихо.
Меня стало трясти, и я решил – если что, буду уж до конца защищаться, стоять насмерть.
– Вы не поможете мне завтра мебель занести? – спросил он. – Один я не справлюсь, а жена, знаете, слабая женщина. Знаете, решили обставиться, а то живем, как на бивуаке. Хочется родственников встретить с мебелью.
– Ладно, Стальная, – сказал я, честно говоря, с облегчением, потому что душа моя ему не понадобилась, – ладно, Стальная птица, чем можем, тем поможем. Завтра приду с Васькой и Толиком.
Вот такая была история, ребята. Поехали дальше. Рюмки на уровень бровей! Салют. Ну да, мебель мы ему занесли, а вечером он заколотил парадный подъезд. С того времени жильцы стали ходить через черный ход.
Воспоминания врача
Я лечил его много раз и каждый раз будто с завязанными глазами, каждый раз диагноз был для меня абсолютно неясен. В конце концов, мне стало казаться, что выздоравливает он вовсе не от моего лечения, не от антибиотиков, не от физиотерапии, а просто по собственному желанию, так же, как и заболевает.
Каждый вызов к нему был для меня мукой, напряжением всех душевных сил, то есть всех сил высшей нервной системы. Во-первых, мне иногда начинало казаться, что в нем, в его организме, заключено нечто могучее и таинственное, нечто такое, что начисто опровергает мое мировоззрение советского врача. Во- вторых, каждый раз я ловил себя на том, что эта тайная сила ввергает меня в состояние полной абулии, то есть отсутствия всех волевых реакций, в дремучее состояние домашнего животного, ждущего только приказаний, только удара бичом.
Однажды он попросил меня положить на две недели в нашу клинику его родственника, здоровенного бугая, похожего на молотобойца. Я осмотрел этого родственника и, разумеется, отказался госпитализировать абсолютно здорового человека. С какой стати, думалось мне, ведь в клинике даже коридоры забиты тяжелобольными людьми, действительно нуждающимися в лечении.
– Поймите, доктор, – стал упрашивать меня Попенков, – этот человек приехал издалека, месяц провалялся в котловане Дворца Советов, он погибнет, если вы его не спасете.
– Отнюдь нет, товарищ Попенков, – возразил я. – Ваш родственник в прекрасном жизнедеятельном состоянии. Если же он устал с дороги, пусть отдохнет у вас. Я замечаю, что наш вестибюль почти уже превратился в довольно комфортабельную квартиру, – тут я позволил себе усмехнуться.
Это было в тяжелые для нас, медиков, дни, зимой 1953 года. Совсем недавно была арестована группа профессоров, которым были предъявлены страшные обвинения. Всю свою жизнь я преклонялся перед этими учеными, по сути дела, это были мои учителя, и я не понимал их логики. Как они смогли сойти со столбовой дороги гуманизма на путь преступлений против человечества? Конечно, я не высказывал вслух своих мыслей.
Дело усугублялось тем, что преступления этих ученых рикошетом били по всем нам, честным советским врачам. У некоторых людей появилось недоверие к белым халатам. В поликлинике, где я раз в неделю проводил консультации, мне приходилось сталкиваться с фактами такого недоверия, а также с оскорбительными замечаниями, представьте, по поводу моего носа. Никогда не думал, что нос имеет какое- то отношение к медицине.
Однажды ночью, лежа в постели, я услышал шум поднимающегося лифта. Лифт в нашем доме несколько лет уже не действовал, поэтому необычный, неожиданный этот шум меня насторожил.
«Лес рубят, щепки летят», – подумал я, быстро встал и надел теплые вещи.
Раздался тихий стук в дверь, я спокойно открыл – на площадке стоял Попенков.
– Я хотел с вами посоветоваться, доктор, – сказал он, – в чем дело, не пойму. Третьего дня вы мне дали лекарство от ушей, а отреагировала печень. Простите, но я давно замечаю некоторые странности, фучи мелаза рикатуэр, вы даете от сердца, а в мочеточнике страшная резь, крыть, крыть, лиська бул чварь, от ваших витаминов – резкий авитаминоз. В чем дело? Вы не можете мне объяснить?
Честное слово, он так мне все и сказал.
– Да, понимаю, – ответил я, – извините, больше это не повторится.
Утром я отвез его родственника в клинику.
Консилиум врачей, имевший быть летом 1956 года
– Да, мы должны смело смотреть в лицо фактам. Есть еще много неизученного в природе...
– Вы меня простите, товарищи, может быть, я покажусь вам сумасшедшим, но...
– Что же вы замолчали? Продолжайте!
– Нет, я подожду.
– Давайте еще раз сопоставим наши данные с антропометрией, данными анализов и рентгенограммами какого-нибудь homo sapiens.
– Нонсенс, коллега! Может быть, вы полагаете, что нормальная анатомия и нормальная физиология как-то изменились за последнее время?
– Товарищи, вы будете меня считать сумасшедшим, но...
– Опять вы замолчали? Говорите.
– Подожду.
– Однако наши данные настолько поразительны, что поневоле напрашиваются...
– Доктора, давайте оставаться все-таки в рамках науки. Чудес на свете не бывает.
– Да, но так мы не выйдем из тупика.
– Товарищи, должно быть, я сумасшедший, но...
– Ну, говорите!
– Говорите же!
– Высказывайтесь!
– ...но нельзя ли предположить, что перед нами самолет?
– Представьте себе, что и мне казалось это, только язык не поворачивался.
– Коллеги, коллеги, давайте останемся в рамках...
