И только он это вспомнил – еще даже до места не дошел, где чабрец рвать, – вдруг видит: из серого, клубящегося выплывают черные точки. Беззвучно, страшно. И много – длинная вереница.
Точки вытягивались кверху, превращаясь в палочки, приближались. Что-то там поблескивало мелкой россыпью.
С полминуты Филипп стоял ни жив ни мертв: что за наваждение? Если это люди, почему у них квадратные башки?
Ахнул. Это не башки квадратные, это польские угловатые фуражки-рогатывки! Идет на Неслухов тайной ночной атакой польская пехота, растянувшись цепью от леса поперек поля! Блестят под луной штыки, и через пять, много десять минут ударит вся эта сила по сонному, пьяному Неслухову, возле которого и охранения не выставлено! Без боя возьмут паны местечко, всех штыками поколют!
За первой цепью показалась вторая, потом и третья.
Только тогда Бляхин очнулся. Низко пригнувшись (вспомнилась буква «Г»), побежал назад, к домам.
Оглянулся перед самой околицей и увидел, что вражеские цепи идут полукругом, охватывая Неслухов с трех сторон. Задумали поляки взять штаб красной бригады в мешок, чтоб никто не ушел. Тревогу поднимать надо!
Но вынутый было «наган» Филипп спрятал обратно в кобуру.
Неслухов будет взят, это ясно. Нету в местечке силы, которая под таким ударом устоит. О себе надо думать. Когда пальба пойдет, поздно будет.
На улице, уже не таясь, он побежал со всех ног. Успеть, только б успеть!
Через открытые ворота Бляхин глянул во двор. Эх, чертов Ганкин еще не поставил колесо на место, всё копошился под машиной.
Слава богу, Дыхов в тачанке. Пристроился на дне, под тулупом. Он был мерзлявый, Дыхов. Даже в августе всё кутался, накрывался.
Филипп толкнул его в плечо.
– Подъем! Уезжаем. Быстро!
– Товарищ Рогачов приказал?
Кучер потянулся, зевнул.
– Да, да! Живо ты! Дело срочное!
Где Антоха? Через освещенное окно Клобукова было не видно. Бес с ним, некогда искать. Так оно, может, и к лучшему выйдет.
Как потом оправдываться перед Панкратом Евтихьевичем – про это пока не думалось. Ноги бы живым унести, а там видно будет.
– Разгоняй, Дыхов! Кнутом их, кнутом! – поторопил он вялого возницу.
– Кого? Орлика кнутом? Я его отродясь не охаживал, – удивился Лыхов, но вожжами тряхнул.
Коренник пошел резвее, набирая скорость.
Еще пару минут тишины – и будем на шляху, думал Филипп, грызя кулак.
Едва тачанка выкатилась из местечка на дорогу, что вела в соседний Милятин, как сзади бухнул – в тиши оглушительно – выстрел. Сразу затем ночь будто взорвалась. Палить начали отовсюду, и еще закричали: по-звериному, в множество луженых глоток.
Сбоку, с поля донесся топот, свист. Дернул Бляхин головой – встрепетал. Справа, разворачиваясь полумесяцем, летела над белесым туманом, как по облакам, конница.
– Гони! Гони! – заорал Филипп. – Нам бы хоть до леса! Пропадем!
– Куды гони? – Дыхов натянул поводья. – Ляхи!
И полез, тупица, с козел в коляску.
– Ты чего? Порубят!
– А пулемет на что.
Кучер содрал чехол, развернул «гочкис» тонким стволом в сторону всадников.
– Помогай, товарищ Бляхин! Ленту примай!
Соскочить, в траву упасть, затаиться?
– Та-та-та-та-та-та-та!
Пулемет заплевался сердитым пламенем. Вдали кувыркнулся всадник, второй, третий. Остальные один за другим стали исчезать в молоке – спешивались.
Лыхов был знатный пулеметчик, не зря товарищ Рогачов его всегда с собой брал, когда по фронтам ездил.
– Держи! Заклинит!
Филипп схватился за горячую, маслянистую ленту.
Пустое! Всё одно не отбиться! От земли, невидимые во мгле, стреляли залегшие поляки, молоко окрашивалось сполохами. Били на пламя пулемета. Воздух вокруг зазвенел, завизжал.
Так на так конец! Или коней побьют, или нас. А нет – из села, сзади, пехота подоспеет. С той стороны стрельба всё ближе, ближе.
«Гочкис» задрал дуло кверху, дал очередь прямо в небо. А Лыхов всхлипнул, плеснул руками, повалился на спину.
Тогда Филипп, согнувшись в три погибели, подобрал вожжи, диким голосом закричал:
– Нно-о! Гони! Гони!
Привычные к войне кони, пока шла пальба, стояли смирно, с ноги на ногу переступали. А от истошного крика рванули. Бляхин чуть не опрокинулся.
Подхватил кнут – давай лупцевать.
Тачанка помчалась, скача по ухабам. Мертвый кучер болтался на дне, стукаясь головой о сиденье. Пули шкворкали прямо у Филиппа над ухом.
Расстреляли бы ляхи повозку, как пить дать изрешетили бы. Однако сжалилась над Бляхиным судьба, мачеха суровая, но своего пасынка от погибели не раз спасавшая. Зашла луна за тучу, померкло всё.
И понял Филипп, всхлипывая от пережитого ужаса, что спасся.
Спасся!
Для Антона заканчивался третий день войны. А той войны, на которой убивают и умирают, то есть войны настоящей – первый. Спать ночью не доведется, это без сомнений. Не из-за того, что, возможно, придется в одночасье подниматься и ехать, а просто не сомкнуть глаз. Пульс за сотню, кружится голова, подрагивают руки – все симптомы нервного потрясения. Удивляться нечему, после того, что сегодня было.
Он сидел в горнице за столом, пытался при свете керосиновой лампы читать «Севастопольские рассказы». Специально взял из Москвы эту книгу, про которую знал, что она правдивее всех других описывает обыденный ужас войны. Не смог читать, отложил. То ли война с тех пор стала другой, то ли Толстой щадил чувствительных читателей девятнадцатого столетия.
Бой под станцией Задворье Антон наблюдал издали. Сначала, пока не попросил у Панкрата Евтихьевича бинокль, зрелище казалось даже красивым. Во всяком случае величественным.
Они сделали остановку на небольшой высоте: автомобиль, тачанка, конвой. Увидели населенный пункт, овраг. Решили сориентироваться по карте. Только-только определили, по железной дороге, что скопление домов к северо-западу – село Задворье, вдруг один из сопровождающих (в штабе дивизии товарищу члену РВС Республики выделили аж троих) крикнул:
– Товарищ Рогачов, бачьте! Поляки! Заблукалы, чи шо?
С запада, прямо через поле, двигалась пехота. Местность была наша, отбитая у противника еще вчера. Полякам разгуливать походной колонной здесь никак не полагалось. Однако это были именно они, видно невооруженным глазом. В Конармии пехоты мало, и не ходит она так ровно, будто по струнке.
– Точно! – подтвердил Панкрат, подняв к глазам мощный бинокль. – Проше паньства! С батальон, пожалуй. Идут, словно по собственному тылу. Ну-ка, вестового в штаб, живо! Их отрезать надо – и в плен.
Но вестового посылать не понадобилось.
Буквально через минуту из-за ближнего леса показались кавалеристы. «Хлопцы с бригады товарища
