— А зачем притащил домой портфель?
Что на это ответить? Из кухни пахло чем-то вкусным.
— Спасибо… достаточно. Теперь ты должна принести тапки.
— Я не домохозяйка. Массажистка — да. Домохозяйка — нет.
— Конечно, нет… Куда тебе…
— Вообще-то тапки приносят собаки… А мы опять на том же месте.
— Каком месте?
— Случайная встреча в твоей квартире… но только случайная.
— Ангела…
— Нет. Я знаю, что у тебя голова занята после Дании. Знаю, что ты ищешь эту девочку. Знаю, что ищешь убийцу. Все знаю и пытаюсь держаться в стороне.
— Ангела…
— Мы уже говорили об этом. Каждый раз новое дело, новые ужасы, новые страсти. Но если я буду молчать, так и продолжится. Ты хочешь, чтобы все оставалось как есть. Однажды посмотришь в зеркало и увидишь: пора на пенсию.
И опять — ответить нечего. Это правда. Время идет, люди стареют.
— Я не люблю нытья… ты прекрасно знаешь. Не люблю. Но это серьезно. — Она убрала руки и отвернулась. — И это не предменструальная раздражительность, если ты так решил… Я пошла домой. Тебе надо подумать.
Она повернулась. Глаза у нее были влажные.
— У тебя всегда одно и то же — «не время». Ты устал, накопил много вопросов, которые должен решать… но у меня тоже много таких вопросов. У нас с тобой много таких вопросов. И я устала от одиночества. Не хочу. Не хочу!
Она выбежала в прихожую. Он крикнул ей вслед. Но ответа не получил. Хлопнула дверь, и он услышал, как она сбегает по лестнице.
Портфель стоял у стены, из его кожаного чрева выглядывал уголок какой-то бумаги. Он яростно пнул его ногой. Портфель ударился о стену и шлепнулся на пол.
Часть 3
На палубе дул сильный ветер. Солнце над самым горизонтом, даже не солнце, а полоска света там, где кончалась земля. Вдруг пошел дождь. Она даже не сразу его заметила, только когда день уже почти окончательно скрылся. Ударила молния, за ней другая. Как молнии ее памяти — короткая вспышка, и провал, словно она очнулась ото сна в другом мире. Но голос звучал все время. Будто эхо.
«Найди зло и уничтожь его». Голос возвращался и рассказывал, рассказывал.
На хуторе не было света. Старуха за окном подняла руки, как крылья. Звук качелей.
А вагон оказался беззвучным. В вагоне не было ни света, ни звука.
Первые дни она все ходила кругами вокруг стола. Стояла жара, но она не открывала окна. Спустилась в подвал и вернулась. Она не могла там оставаться.
Только что солнце было тут, а теперь оно исчезло. Все происходит одновременно. «Мне холодно, мама». — «Скоро согреешься». Запах ночи, дождя… Потом двигаться стало легче.
Она поспала немного — уж очень долго они сидели в машине. Потом перелезла вперед. Было холодно. Мама несколько раз заводила мотор и опять выключала. Мама не ответила на ее вопрос, а когда она спросила опять, велела замолчать. И она замолчала.
Он стоял совсем близко и взял ножницы из ее рук. У нее остался только один вопрос, других не было. Куковала кукушка. Он поднял ее на руки. Кукушка и ветер в крыльях птицы. В небе что-то вскрикнуло.
56
Хальдерс был за рулем, Анета рядом, а Винтер устроился на заднем сиденье. Они съехали с шоссе и пытались сориентироваться в лесных дорогах.
— Прямо как в том мультике, — проворчал Хальдерс. — Сейчас выскочит старичок в трусах и с ружьем.
— Помолчи, Фредрик.
Лес то редел, то снова становился гуще. В местах сплошной рубки уже появилась молодая поросль. Попадались и узкие полосы природного леса.
— Осторожно! — крикнула Анета.
Прямо перед капотом выскочила косуля. Хальдерс затормозил. Косуля, глянув на него нежным взором, одним прыжком скрылась в лесу, мелькая белым пятном под хвостиком.
Еще один перекресток.
— Последний, — заверил Хальдерс и свернул налево. Примерно через километр, а может, и меньше, они выехали из леса на пологий газон, в дальнем конце которого стоял дом. Они вышли из машины. Дом был слегка покосившийся, но прочный. У Винтера пересохло во рту — ему показалось, он узнал этот дом. Несколько фруктовых деревьев у крыльца. Откуда-то послышался топот копыт. Должно быть, лошадей напугало «вольво» Хальдерса. Фредрик поставил машину рядом с «эскортом» Бремера. «Форд» был настолько грязным, что определение «опалово-белый» подходило к нему с большой натяжкой. Живя в деревне, трудно сохранить машину чистой, когда на дворе октябрь. Даже номера были заляпаны грязью.
Топот прервался внезапно, как и начался. Из дома никто не выходил.
Винтер не мог заставить себя сдвинуться с места — слева от дома, на полпути до опушки, стояла маленькая желтая ветряная мельница.
Метра полтора. Не больше. И крылья не вертятся — скорее всего декоративная.
Рисунки не соврали. Спокойно, Эрик.
Он медленно пошел к дому. Спокойно, только спокойно.
Хальдерс постучал в остекленную, завешенную изнутри шторой дверь.
Никто не открыл. Они не договаривались о визите.
— В чем дело? — Из-за дома появился высокий пожилой человек. — А, это опять вы. Я вас узнал. Машина стоит вон там, можете посмотреть.
Винтер протянул руку. Теплая, сухая ладонь. На Бремере была тонкая кофта поверх сорочки. Резиновые сапоги, один порван на голени. На голове — вязаная шапочка. Винтер знал, что Бремеру шестьдесят девять и под шапочкой лысина. Но усы темные. Худой, даже высохший, по определению Анеты.
— Что вы хотите? Опять насчет машины?
— Можно войти в дом? — Винтер поднял голову и посмотрел на серое небо над лугом. — Опять дождь пошел…
— Такой дождь не страшен… но, конечно, проходите, какой разговор.
Анета Джанали перехватила взгляд Винтера и нахмурилась. В сенях было темно. Бремер снял сапоги, полицейские последовали его примеру. Он провел их в комнату с окном, выходившим на другую сторону. Здесь открывался вид на луг и лес чуть поодаль. На лугу паслись те самые лошади — очевидно, успокоились. Бремер остался стоять. Они тоже не садились.
Винтер обдумывал, как повести разговор. Обычно он заранее выбирал нужные фразы, но не на этот
