только плечи, снимок задуман как портрет. Знала ли она, что ее ждет? Нет… вопрос поставлен неправильно. Знала ли она о готовящемся ограблении банка? И в конце концов… участвовала ли в нападении на банк? Почему-то у Винтера были на этот счет сомнения.
Голова слегка наклонена… словно у нее нет сил поднять ее. Взгляд… будто бы исподлобья… Нет, на самом деле не исподлобья, но все равно создается такое впечатление. Что-то ускользающее. Профессиональный черно-белый портрет… Никаких деталей, никакого интерьера — размытый серый фон, и Винтеру никак не удавалось представить себе цвета. Наверное, это потому, что он не думал о матери Хелены в цвете. Сама Хелена представлялась ему то красной, то голубой в мертвенном освещении морга… А когда он думал о Йенни, все становилось черным.
Он ехал на велосипеде мимо Хедена. Студенты так и играли в футбол на уже слегка размытом дождями поле.
На работе ждал факс — коллеги из Дании с удовольствием его примут. Это «с удовольствием» скорее всего не преувеличение. Нераскрытое ограбление и убийство полицейского так и торчало занозой в полицейском управлении Ольборга.
— Тебе не надо напоминать, что инспектор в Дании — это комиссар? А комиссар — это инспектор? — спросил его Рингмар после оперативки.
— Что же мне, представляться инспектором?
— Как хочешь… только имей в виду: комиссар — инспектор, а инспектор — комиссар. Когда ты едешь?
— Завтра с утра. Паромом.
Рингмар молча помешивал ложечкой в чашке с кофе.
— Это необходимо, Бертиль. Такое ощущение, что я там сейчас нужнее, чем здесь.
— Наверное, ты прав… Только… Ну ладно, поедешь и убедишься, что все так и было, и ничего больше… И будем продолжать с той же точки… Людей нам выделяют все меньше. Даже поиск ребенка… как бы это сказать… остывает. Настроение — ниже среднего. Ребята повесили головы.
— Не знаю, что на это сказать… Я не повесил голову. Ты, насколько я понимаю, тоже. Кто повесил? Ларс тоже не повесил.
— Что? — удивился вошедший в столовую Бергенхем. — Кого Ларс не повесил?
— Просто мы радуемся, что никто в отделе не повесил голову, — успокоил его Рингмар.
48
Винтер заехал на паром, поставил «мерседес» в трюме «Морского сома», взял портфель и прошел на корму. Было уже совсем светло. Остатки ночных теней поспешно прятались среди старых домов у моста. Дул довольно свежий, не меньше четырех метров в секунду, южный ветер. А в Каттегате наверняка разгуляется всерьез.
Он прошел через бар, где несколько помятых типов жадно пили пиво, отмякая после вчерашнего. Над ними витали облака табачного дыма.
Винтер сел в кресло у окна. Паром быстро набирал скорость. Розовые стрелы восходящего солнца вонзались в серые громады скал. Рассвет словно оттеснял тяжелые ночные тучи.
Вода напоминала застывший свинец. Море в предчувствии зимы становилось все мрачнее и неподвижнее. Проплывавшие навстречу яхты казались совершенно чужеродными в этом медленно замирающем мире.
«Морской сом» набрал сорок узлов и мчался над водой, а рядом, не отставая и не обгоняя, летели две утки, взбивая крыльями холодный густой воздух.
Земля вскоре совсем исчезла из виду. Осталось только море и безграничная, везде, куда ни посмотри, однообразная линия горизонта. Утро полностью вступило в свои права, сквозь побледневшие тучи тут и там прорывались голубые полотнища ясного неба.
Навстречу прошел паром. Иногда попадались неподвижно стоящие рыболовные сейнеры. Паром сменил курс и шел теперь прямо на солнце. Винтер протер глаза и заказал кофе и большую круглую булку с сыром. Отечные физиономии алкашей в баре заметно разгладились, они непрерывно о чем-то спорили. Голоса сливались, слов было не различить. Под потолком плавали призрачные шали табачного дыма.
Винтер собрался было пойти на корму и закурить «Корпс» и даже двинулся в этом направлении, но потом решил, что свою долю никотина уже получил, и даже с избытком. Он вернулся на место и стал медленно жевать булку, запивая кофе. Из головы не шел вчерашний разговор.
— Обещаю сделать все возможное, чтобы помочь тебе найти эту девчушку, — сказал Бенни Веннерхаг. — Но… наш мир тоже стал другим.
— О каком мире ты говоришь? О преступном?
— Сведения получить не так-то просто. — Веннерхаг пропустил замечание мимо ушей. — Ребята говорят только то, что считают нужным. И ни слова больше.
— Меня интересует не твой мир, а мир этой девочки, — возразил Винтер. — Ее матери. И… бабушки.
— Не слишком веселый мир. Хорошего мало.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ну… человек как бы предоставлен сам себе. Полно исковерканных душ. По разным причинам… Кто-то начинает слышать голоса… дескать, не оставить ли этот мир поскорее… но я же не социальный работник. И не психолог какой-нибудь.
— Говоришь как психолог.
— Иногда начинаешь размышлять… на чьей же я стороне? Я, как ты понимаешь, человек не бедный, живу неплохо… но вокруг меня — униженные и обездоленные люди.
— Кончай! Тоже мне… Бенни Гуд.
— Вокруг меня — обездоленные, несчастные люди, — повторил Бенни. — Они живут, страдают, и единственное возмещение за их страдания — смерть.
— Ты много передумал, Бенни…
— А что, мне запрещено думать? Я размышляю о нашем времени…
— Нет… конечно, не запрещено. Но ты все равно вор, Бенни… И тебе знаком этот мир… Наверняка кто-то еще помнит Бригитту Делльмар. Ведь он, этот ваш мир, не столь уж велик.
— Может, и так… Только я тогда был слишком молод.
— Разговоры-то ты слышал.
— Дело было не в Швеции, Винтер. Подумай сам.
— Они вернулись. Теперь твоя очередь думать.
— Кто они-то? Кого ты имеешь в виду? Один? Двое? Трое?
— Не знаю.
— А ты знаешь, что я подарил Лотте к сорокалетию? Знаешь, какой презент?
— Нет.
— Ты что, не был на юбилее?
— Был. Но не помню, чтобы она открывала твой… презент.
— Это я понимаю… Мой презент не откроешь. Невозможно.
— Вот как…
— И тебе не любопытно, что за презент?
— Нет.
— А я и не скажу. Сам спросишь Лотту.
— И спрашивать не буду.
— Обязательно спросишь. Вот увидишь. Еще до зимы спросишь, — сказал Бенни Веннерхаг.
