хлеб с салакой? И к тому же вчера осталось масло. Сейчас кончу, и мы можем вместе покушать.
— Как же это вместе, если ты свое, а я свое?
— Обыкновенно.
— Как будто повздорили, да? Как будто сцепились и поцапались? Да у меня в погребе стоит и прорастает целых два мешка. Кто их умнет, если уже весна и скоро будет молодая картошка? Куда ее девать? Свинью я не держу. Куплю аппарат и начну гнать самогон? А на одной сухомятке ты…
— Тетя Мелания!
— И слушать не хочу. На одной сухомятке желудок у тебя ссохнется, с наперсток станет и прирастет к хребту, вот увидишь. Я работала в больнице и знаю, отчего бывают все желудочные хвори.
— Ой, тетя, не обижайтесь — вы мне ужасно мешаете. Я, кажется, в рецепте напутала. Сейчас кончу.
Мелания нехотя замолчала, однако не ушла, а Джемма еще раз строчку за строчкой перечитала:
«R. Sol. calcii chlorati 10 % — 200,0
Sol. glucosae 40 % — 150,0
M. F. Solutio.
D. S. Intravenosi».
— Надеюсь, я не наврала… А то опять влетит от Войцеховского… Все? Теперь все. Ах нет, еще подпись.
Так, наконец все.
— Когда же это он тебе хотя одно словцо плохое сказал? Или выругал? Накричал?
— Хуже того. Он разговаривает со мной как с глупым ребенком! Да еще так спокойно и вежливо — дескать, стоит ли из-за нее портить себе нервы.
— А кто же ты, если не ребенок? В восемнадцать-девятнадцать-то годков?
— Мне скоро будет двадцать один.
— Велика разница!
— Еще какая.
Джемма закрыла дневник и спрятала в ящик.
— Ты что же, в техникум пошла после средней школы?
— Не совсем. Промучилась девятый класс. И чуть не две четверти десятого. Но захотелось быть самостоятельной, независимой. Пошла работать. Потом передумала и поступила в веты.
— Самостоятельной… Ходить на танцульки и покупать импортные тряпки…
— Не только.
— Джемма!
— Ну?
— Ты что-то от меня скрываешь, золотко.
— Скрываю? Что именно?
— Вот не знаю. Но ты о себе ничего не рассказываешь. Каждое слово хоть клещами вытягивай.
— А вы? Вы что, открываете душу первому встречному?
— Как это понимать — первому встречному?
— Ах, тетя, ну чего мы спорим! Хотите, я вам лучше что-нибудь спою?
— Споешь?
— Ну да. Знаете, недалеко от нас, где я живу, строили мост. Среди рабочих были и украинцы, белорусы. По вечерам они пели. И мне нравилась одна песня. Я уже не помню всю — отдельные строчки.
— Ну-ну?
— Не знаю только, поймете ли вы, — усомнилась Джемма. И запела:
И Мелания, которая была мастером чуть не на все руки, а в языках была слаба — слаба, и все тут, — действительно не поняла ни слова и только слушала Джеммин голос, а голос был высокий и девичьи чистый.
— Красивая песня, ей-богу. А дальше?
— Дальше не помню.
— Про что же там поется?
— Ну, приблизительно так: у кого было горе да печаль, выходил на улицу и кричал о том на весь свет.
Мелания обиженно покашляла.
— Значит, по-твоему, Джеммик, рассказать мне о своем горе — это кричать на весь свет?
— Да, может, мне и рассказывать нечего? Ведь может так быть? Здоровая. Молодая. Живая. Чего мне еще? Ой, посмотрите, какое небо!
Небо было затянуто розовым шелком и красоты необычайной, однако Мелания в окно не смотрела, только на Джемму.
— Ладно, пусть будет по-твоему. Не хочешь рассказывать, не рассказывай, пес с тобой. Стану я себе этим голову забивать! Пойдем на кухню. Картошка — ай-яй-яй! — небось совсем остыла, придется нам есть холодную.
— Я же сказала вам…
— …что не будешь есть, да? — вскипела Мелания. — Тогда я тоже не буду, язви тя в душу! Пускай засыхает. Пойдем на боковую с пустым брюхом и положим зубы на полку. Нет — так не надо. Сами себя накажем, и пропади оно все пропадом!
— Ну, тетя…
— И слушать не хочу! Знаешь, я человек мирный, но, честное слово, будь я на месте твоей мамы…
— Вы мне уже говорили, что…
— …я бы эту дурь из тебя выбила, не мытьем, так катаньем. Вот тебе крест. А потом пускай мне хоть сутки дают. «Не хочу» да «не стану есть»… «совершеннолетняя» да «независимая»… и хвост крючком, и гребень торчком… От чего же ты независима? Не бывает так и вовек не будет — намотай это себе на ус. Никогда ты не будешь независима, никогда! До тех пор пока будешь жить среди людей. Если не от матери с отцом, то от Войцеховского с Меланией, не взыщи. А не будет Войцеховского да не будет Мелании, так, не бойся, найдется какой-нибудь Панцеховский и какая-нибудь Евлалия. Потому что люди всегда зависят друг от друга. И вся жизнь — одна сплошная связь и зависимость и — ответственность, ведь люди сталкиваются друг с другом и оставляют друг в друге след, люди строят друг друга и разрушают друг друга, люди…
Мелания все больше загоралась и увлекалась, Мелания зажигалась и вдохновлялась, она уже чуяла в воздухе запах нового стихотворения — она слышала его, как собака слышит мясо, а Джемма… Джемма испортила все, неожиданно вскрикнув:
— Тетя — ой! — вы опрокинете вазу.
— Горе мне с тобой, — сказала Мелания, замечая, как испаряется вдохновение — так быстро и безнадежно, так бесследно и безвозвратно, что прямо хоть плачь.
— Доктор!
— Слушаю вас, Мелания, слушаю.
— Хочу поговорить с вами с глазу на глаз.
— О, это звучит несколько угрожающе! Но пожалуйста. Так что же у вас на душе?
— Я насчет практикантки.
— Начинается… — буркнул Войцеховский и покривился.
