— Что «начинается»? Ничего не начинается. Это не начинается, а — как бы тут выразиться — продолжается…
— Продолжается? Что именно?
— Я даже не могу вам путем рассказать.
Он вздохнул.
O bože, судьба, видно, отвернулась от тебя, пан Войцеховский, если этого не может рассказать даже Мелания!
— Видите, доктор, у меня такое подозрение…
— Уточним: факт или подозрение? Чтобы не было недоразумений.
Теперь пришла очередь испустить вздох Мелании.
— С одной стороны, вроде только подозрение, а с другой…
— Более или менее ясно. Дальше! Выкладывайте все, я готов к самому худшему.
— У меня, доктор, подозрение, что она… сбежала из дома.
Он засмеялся с облегчением. O sancta simplicitas![13]
— Только и всего? Я не любопытствовал, какого она года рождения, но мне, не без оснований, кажется, что она совершеннолетняя… подождите, Мелания… и не сбежала она сюда, а прислана официально: по командировке — с печатями и подписями. Что же касается работы и поведения, у меня никаких замечаний нет. А у вас? Над чем же мы ломаем свои старые головы, дорогая Мелания? Не вижу ни малейшего повода для паники и отчаяния. Я…
— Буквоед вы, доктор, и бюрократ! Печати. Законы. Подписи. А что у человека вот здесь творится, — она трахнула кулаком по груди в области сердца, — на это вам наплевать.
— Дорогая Мелания, спокойно! Ну хорошо, давайте начнем по порядку. Итак, она жаловалась, что…
— Дожидайся, будет она жаловаться! Ничего она не жаловалась. И так видно. По глазам. А наговорила она мне с три короба… даже песню спела.
— Ни с того ни с сего? Нелогично как-то.
— Ну, началось с пустяка — я спросила, почему она домой не пишет, а она…
— И она тут же принялась петь?.. Мелания, вы принимаете меня за дурака.
— Ничуть. Почти так оно и было, как я говорю, только сперва мы малость повздорили. Вывела она меня из терпения. Под конец я пригрозила — вот возьму и кокну. И хотела, едят ее мухи, кокнуть!
— Однажды, Мелания, вы уже кокнули, — сухо сказал Войцеховский, — добрую славу нашего ветучастка. Благодаря своему чудовищному либерализму. Боюсь, что вы собираетесь это проделать еще раз. И на сей раз из-за своей столь же чудовищной склонности лезть в чужую душу.
— Я — лезть? Я, доктор, хочу только добра!
— Возможно, очень возможно. Но возможно также, вы слыхали такое выражение — благими намерениями вымощен путь в ад?
— Человек хоть сдохни — вам все равно!
— Что ж, может быть. Только в отличие от вас я не стараюсь это ускорить.
— Ну, знаете! Мне…
— Боюсь, Мелания, что, продолжая в том же духе, мы начнем повторяться. Поэтому давайте займемся каждый своим делом. Я, стало быть, еду, а вы…
— Я вас любила и уважала, доктор, а теперь…
— Теперь вы во мне разочаровались, понимаю. Мне очень жаль, Мелания, что я периодически, регулярно даю вам повод для разочарования, однако меня радует, что вы всякий раз откровенно мне об этом сообщаете.
Мелания вышла, хлопнув дверью громче обыкновенного, и забренчала инструментами — тоже громче обычного.
Хм. Чего, собственно, хотела Мелания? Чтобы он вызвал практикантку на допрос? По какому поводу? В конце концов, тут же не прокуратура. Его слова и тон, конечно, могли показаться со стороны холодными и, может быть, даже циничными. А что он должен был делать? Ассистируя Мелании, отпрепарировать по мышечному волокну, по нерву чужое сердце, обсосать и обслюнявить чужие страдания, обшарить, как вор карманы, чужую жизнь и, как ищейка, бежать по чужому следу? Статус руководителя практики не давал ему полномочий ни следователя, ни исповедника.
И что там вообще между ними вчера произошло? Войцеховский был высокого мнения о своей интуиции и воображении, но на это его фантазии не хватало. Тихая замкнутая Джемма и сердобольная душа Мелания сцепились, и притом будучи трезвые? Мистика.
«Сбежала из дома…» Уж это явная глупость и никак не выдерживает критики. «Не пишет…» Это больше похоже на правду. Может быть, ей и писать некому? Ах, да. Отец работает в лесу, мать — агрономом. По данным местного справочного бюро.
Конфликтная ситуация? Охлаждение?
— «Не пишет…»
А как назвать то, что разделяет его с Петером? Конфликтная ситуация? Охлаждение? По сути они друг другу всегда были чужие…
За дверью раздался звон бьющегося стекла. Наверное, один из больших шприцев, как жаль, ах Мелания, Мелания! Так, сейчас придет с повинной и начнет бичевать себя как святая великомученица. О небо, действительно идет! И сия чаша его не минует.
— Ладно, Мелания, ладно, я слышал и понял… все ясно… конечно, бывает… чего только на свете не бывает… сталкиваются автомобили и разбиваются сердца… люди стреляются, вешаются… и что в сравнении с этим один десятикубиковый шприц? — говорил он, уже одеваясь, чтобы скорее, быстрее избавиться от Мелании, потом сунул под мышку папку с отчетами и вышел на улицу, где у конторы уже стоял газик. Солнце было вверху, в небе, солнце было внизу, на земле, солнца было так много, что он остановился на крыльце, сразу ослепший как сова.
— Доброе утро!
— А, это вы, Джемма, здравствуйте!
Войцеховский взглянул на нее: что за этим последует — может быть, жалобы на Меланию?
Не последовало.
— Я еду в Раудаву и оставляю все на ваши плечи.
Последние слова он присовокупил шутки ради, но она ответила с такой детской серьезностью, что он невольно улыбнулся.
— Хорошо, доктор.
Так, что еще?
— Если я задержусь, возможно, я оттуда позвоню.
— Хорошо, доктор.
Кажется, все. В ногах с самого утра была какая-то ноющая тяжесть — опять к перемене погоды? — в животе был кофе, а в голове торичеллиева пустота. Надо ехать, нечего терять время.
Мелания лежала, повалившись на кровать, и плакала. Она плакала навзрыд, как плачут дети, дергаясь всем телом и пряча лицо в подушку, откуда доносились не то всхлипывания, не то задушенное мычание. Она плакала с глубоким отчаянием, как плачет перезрелая женщина, зная, что в будущем ее не ждет ничего — не будет ни детей, ни внуков, ни мужа, ни дома с крыльцом и бархатцами в саду и подсолнухами, зная, что сейчас она упустила последний шанс — если не обзавестись всем этим, то хотя бы построить карточный домик или замок из песка, что само по себе, конечно, не много, но все же больше, чем ничего; зная, что винить ей некого, так как виноваты многие и многое, стало быть — судьба, а винить судьбу все равно что собаке ловить собственный хвост, — и что в будущем ее ждет одно из двух: либо как старой карге клясть и поносить все, о чем она втайне мечтала, либо глушить горе спиртным зельем, что она, кстати сказать, и попробовала, но, увы, безуспешно, — зелье, напротив, ее предало, оно, подлое, ее взвинтило и прорвало в ней все шлюзы, обмануло, бросив ее в постель, заставляя лить слезы в три ручья и вырывая сердце из груди, как будто бы она бензином пыталась потушить огонь.
Что же такое случилось?
