противника в Чимильясе и Алере. Но вы когда-нибудь слышали, чтоб они с такой точностью прилетали? А ни в жисть. Аэродром-то у них где-то под Барселоной, и прилетят они, положим, в семь ноль пять или в семь десять. А я в шесть пятьдесят уже предупрежу Посаса, что сегодня наступать не могу: авиация в указанное приказом время не бомбила. То же и дальше. В приказе что? До начала атаки в мое распоряжение должны поступить двенадцать танков. Но они своим ходом идут, и сроду не бывало, чтоб их сколько вышло, столько и пришло. Хорошо восемь, а то и семь явятся, да и припоздают. А я, значит, опять к проводу. Пехоте было обещано, что с каждым из штурмовых батальонов по шесть танков пойдет? Было. А их только по четыре. Могу я людей на неподавленные «гочкисы» слать?.. Дня два или три так пройдет, а там видно будет...
Уже садясь в «пежо» и сдвинув брови оттого, что Крайкович шарахнул за собой дверцей, комдив узнал от него, что есть и вторая дорога отсюда на Сьетамо, но она вдвое длиннее и очень узка: на некоторых поворотах и здешним двуколкам трудно разъехаться, не то что камионам. Выслушав, генерал решил возвратиться по ней и самому все посмотреть. Скоро он убедился, что информаторы Йошки не преувеличивали. Дорога оказалась не просто узкой, но не вполне безопасной даже при одностороннем движении. Часто машине приходилось прижиматься к скале, потому что с другой стороны в каких-нибудь двадцати сантиметрах тянулась пусть и не пропасть, но пренеприятная крутизна.
— Слушайте меня внимательно,— не поворачивая головы к адъютанту, заговорил Лукач.— Уже сегодня надо наглухо закрыть движение по тому, главному, шоссе. Сами видели, что оно побывало под обстрелом. Сразу как вернемся на то место, где сейчас стоит пост дивизии ПОУМа, поставьте наших бойцов и внушите старшему быть построже. Поумовцев же, с очень вежливой грамотой за подписью Белова, отправьте к своим. И чтоб больше ни одна и ничья машина там не прошла. Повторяю: ничья и ни одна. Движение будет односторонним: на фронт, с грузами или людьми,— только по этой, где едем; пусть кругом, зато без риска, да и враг не засечет и не подсчитает. С позиций же вниз: одни пустые, ну и санитарные с ранеными — тут уж ничего не поделаешь!.. Как на перекрестке все устроите, возьмите охрану — и сюда. Где опасно, расставьте людей с флажками, чтоб шоферам издали видно было. Ясно? Пообедаем, и беритесь за дело...
Подъезжая к своему домику, они издалека опознали идущий навстречу запыленный автомобиль.
— Фриц пожаловал! — расцвел Лукач.
Оказалось, что по дороге Фриц подобрал Реглера, машина которого вышла из строя. Комиссар доставил командиру 45-й от Савича свежие (двухнедельной давности) советские газеты и флакон лаванды из Франции. Лукач радостно обнял Фрица.
— Не выдержал, понимаешь,— басил тот.— Узнал от наших, что здесь с вашим участием затевается, и первый раз в жизни дисциплину нарушил: не спросясь бросил свой Теруэль. Там теперь прямо-таки зимняя спячка. Махну, решил, к своим. Столько вместе пережили, авось чем и помогу.
Взаимно похлопавшись и с самим Фрицем и с его шофером, знакомым еще по совместному путешествию из Парижа в Альбасете, Алеша тут же в машине старшего теруэльского советника, пожелавшего поскорее ознакомиться с посасовским приказом, отправился к складам, где теснился штаб и все прочее. Оставив Фрица в крепких объятиях Петрова, адъютант предложил сархенто охраны — инвалиду и последнему из тельмановских могикан, пожелавшему по возвращении из госпиталя остаться в Двенадцатой,— подобрать четырех решительных ребят и вскоре на полуторке повез всех пятерых на перекресток. Поумовские милисьяносы подчинились без возражений. С благоговением неграмотных они приняли оправдательный документ, адресованный их предводителям, собрали нехитрое солдатское барахло и затопали вверх по шоссе. Внушив, что следовало, исполнительному немцу, адъютант вернулся в Сьетамо.
Едва переступив порог, он еще из сеней увидел Лукача, сидевшего за столом и подпершего опущенную голову кулаками. Услышав шаги, комдив оглянулся.
— Это вы? А у меня опять мигрень разыгрывается. Но я сразу две таблетки принял, надеюсь, к приезду Фрица обойдется.
Пака привезла обед. Она наливала кофе, когда подъехал Фриц. Пакита поставила и налила третью чашку.
— Белов мне слово в слово приказ перевел и по карте все показал. Действительно странно,— с оттенком неодобрения сказал Фриц.— Хотелось бы посмотреть на тех, кто такое сочинял.
— Вряд ли их нам выведут напоказ. Зато есть возможность увидеть утвердившего эту...
Лукач не договорил: перед дверью, раскрытой, чтобы было не так душно, остановилась чья-то машина, окрашенная в тусклый защитный колер, по которому были пущены вполне декадентские коричневые разводы. Из нее вышел коротенький, курносый и скуластый незнакомец, загорелый, как араб, в военизированной и в то же время не форменной одежде. Новоприбывшего отличала лишь яркая, голубая шелковая рубашка. Фриц с ним уже где-то встречался, потому что поздоровался как со знакомым, но без обычной своей веселой приветливости, из чего Лукач понял, что советник в небесной рубашке не пользуется особой симпатией полковника. Тем не менее Фриц представил новоприбывшего как оперативного работника танковой группы на Арагоне. Еще пожимая протянутую ему руку, тот начал излагать «убедительную просьбу советника фронта, чтобы комдив 45-й безотлагательно прибыл вместе с командирами Двенадцатой и Тринадцатой интербригад на рекогносцировку к пункту...» — и назвал то самое селение над Уэской, где Лукач уже побывал сегодня.
Лукач хотел было возразить, что он уже обследовал Уэску с этого плато и что оттуда даже в бинокль оборонные сооружения врага практически неопределимы, да и зачем накануне операции демонстрировать неприятельским наблюдателям кучу машин и толпу людей, из которых некоторые к тому же в цивильном, и бедным франкистам никак не догадаться, кто это такие. Однако, посмотрев в зеленые, как у кошки, глазки танкиста и выслушав не слишком новаторские его увещевания, не следует, мол, испытывать терпение начальства, вдруг сдался:
— Ладно, поехали, хотя оно абсолютно бесполезно и даже вредно. Алеша, вы сейчас будете около Белова, так пусть он распорядится, чтоб Паччарди и Янек со своими начштабами и комиссарами поживее выезжали туда, где мы с вами были,— Он, едва танкист вышел, взглянул на циферблат.— Ишь, как время летит. Всего сорок минут осталось. Просто удивительно. Пора и нам понемногу собираться. Тебе не кажется, Фриц, что вот уже дня три, как часовые стрелки вдвое быстрее пошли? Нет? Странно. А мне чудится. Будто даже шелест от полета времени слышен. Неприятное ощущение. Главное, ничего не успевается...
Забежав на минутку в помещение штаба с поручением от комдива, адъютант легко подобрал девять человек, которым предстояло стать регулировщиками, но, пока они запасались сухим пайком на сутки, наполняли фляжки, получали карманные электрические фонарики для ночной сигнализации и привязывали разрезанную простыню к штыкам, чтобы регулировать днем, прошло не меньше часа.
Сборы обоих комбригов были вдвое короче, и вскоре их машины одна за другой пропылили мимо домика, где Лукач, переходя с русского на немецкий и наоборот, излагал Фрицу и Реглеру свои соображения, как избежать завтрашнего губительного наступления.
— Вот чудаки,— прервал он себя, когда мимо прошли две машины.— Или их не предупредили, что проезд напрямую закрыт? Давайте и мы за ними... А то как бы Паччарди там в амбицию не вломился. Храбрый и дельный офицер, но так самолюбив.
Фриц сел справа от Лукача, а Реглер рядом с шофером. Когда «пежо» вышло к перекрестку, стало ясно, что обе машины уже миновали пост. Нельзя было не сделать вывода, что приказание генерала игнорируется. Он пожелал разобраться в этом. Машина поравнялась с декоративной хижиной. Густав подозвал сархенто и строго спросил в чем дело. Тот по-немецки ответил, что ни одна машина туда не прошла и не пройдет, покуда он здесь, геноссе комиссар может ему поверить. Но имеет ли право начальник поста направлять в объезд сразу двух командиров бригад, если они избрали этот путь? Он отдал и тому и другому честь, но и не подумал останавливать. А то окажется, что он и геноссе командира дивизии имеет право остановить, если он решит здесь проехать? Нет, он не прусский солдат, а революционный боец и слепо выполнять приказы не умеет.
Лукач, не вмешиваясь, выслушал тельмановца.
— Ничего не попишешь,— признал он.— Некоторая логика в его словах есть.
Солнце палило немилосердно сверху, да еще отражалось от нагретого, как плита, шоссе. В машине,
