Александриец попросил у кого-то горсть соли, потом подошел к печке и сказал хлебопеку:
— Дай мне поближе подойти, я очень озяб в пути!
Протиснувшись к топке, он сразу стал рассказывать людям о своих невзгодах и бедствиях и об их печальных последствиях, сам же тихонько из-под полы в топку время от времени соль подсыпал, так что огонь от нее трещал и беспокойство у людей вызывал. Наконец хлебопек на него закричал:
— Подбери свой подол, бродяга паршивый, ты испортил нам хлеб своей одеждой грязной и вшивой!
Потом вытащил из печки две крайние лепешки и швырнул на пол. Абу-л-Фатх подобрал лепешки без лишних слов — и был таков.
Я поспешил за ним, восхищенный, его хитростью пораженный. Он сказал:
— Это неудивительно, ведь хитрость при бедности простительна. Потерпи ты еще немножко, право, я к этому хлебу добуду приправу.
Направился он к торговцу, где стояли рядком кувшины с кислым молоком, поклонился и о цене осведомился, потом попросил у торговца разрешения попробовать, и тот ответил:
— Попробуй!
Тогда Александриец опустил палец в кувшин, немного там поболтал, словно что-то потерянное искал, и сказал:
— Нет у меня с собой денег, чтоб заплатить, зато я могу тебе кровь пустить.
Торговец возмутился:
— Да изуродует Бог твое лицо! Ты что, цирюльник?
— Да.
Торговец начал его ругать, молоко из сосуда выливать, но Александриец закричал:
— Зачем? Лучше мне, чем шайтану отдать!
— Возьми, да не будет оно для тебя благословенно!
Мы с Абу-л-Фатхом уединились и хорошенько подкрепились, потом отправились дальше. На другой день пришли в какую-то деревню и попросили у людей чего-нибудь поесть. Тут один юноша прямиком бросился к себе в дом и принес нам большую миску, до краев полную кислым молоком. Миску мы потихоньку опустошили и хлеба у них попросили, но они отказались дать нам его бесплатно. Александриец сказал:
— Что ж вы так расщедрились на молоко и вам жаль поделиться хлеба куском?
Юноша объяснил:
— Да в чан с молоком у нас крыса упала и больше не выплывала. Когда путники есть попросят, им этого молока и выносят.
Александриец сказал:
— Все мы принадлежим Богу, — потом взял миску и разбил ее.
Юноша закричал:
— Смотрите, какой позор! Какой убыток! Какой разор!
Все у нас внутри содрогнулось, все в желудке перевернулось, и съеденное назад вернулось. Я сказал:
— Это нам расплата за вчерашнее!
Но Абу-л-Фатх Александриец продекламировал:
ЗВЕЗДОЧЕТСКАЯ МАКАМА
(тридцать седьмая)
Проводил я ночь в благородной компании своих товарищей; мы в красноречии изощрялись, превзойти друг друга старались. Не успели мы кончить разговор, как услышали: кто-то стучится в наши ворота. Я спросил: «Кто там?» — и услышал в ответ:
— Ночи темной посланник, голода злого изгнанник. Он страдает и мучится, устала его верблюдица, и так далек его дом — пустыни бескрайние меж ним и его гнездом. Легка его тень, потому что много ему не надо: лепешка — достаточная награда. Кто из вас примет гостя?
Опережая друг друга, мы бросились открывать ворота, пришедшего наперебой приглашали, верблюдицу его расседлали и сказали:
— Добро пожаловать, гость дорогой, считай, что пришел ты к себе домой, друг желанный, родственник долгожданный!
Мы улыбались ему навстречу, приветствовали его, предложили ему то, чего он искал, и дали ему поесть, пока он не насытился, и стали беседовать с ним, пока он не разговорился. Тогда мы спросили:
— Где же взошла звезда, блеском нас ослепившая, откуда туча пришла, нас красноречием затопившая?
Он ответил:
— Прочность палки только зубами вы сможете испытать. Знайте, известен я тем, что умею по звездам гадать. С судьбою водил я дружбу, многое повидал, из ее столетий сок выжимал. Чтобы людей познать, я испытывал их — и толстых пробовал, и худых, испытал и чужбину, чтоб ощутить ее вкус. Едва какая-нибудь земля взор на меня бросала, как моя верблюдица глаз у нее вырывала[139] . Едва собиралась какая-нибудь компания, как я проникал в нее и привлекал внимание. На Востоке меня поминают, на Западе меня знают. Ни одного царя не найдется, на чьи ковры я бы не ступал, ни одного серьезного дела, чью завесу я бы не разрывал, и ни одна война не заканчивалась миром без моего участия. И благоденствием, и несчастием судьба меня угощала, то мрачный, то радостный лик свой ко мне обращала.
