– Нет, я не забуду. Вы видели, что у меня хорошая память, – ответил старик.
– Но я теперь не вполне уверен, что у вас именно Дон-Кихотская плоскость поляризации, – сказал Гранд, оскалив квадратные зубы в улыбке. Лицо Норфолька исказилось злобой. Он отвернулся и вышел.
VII
Состоялся и бал-гала в предпоследний день рейса, и концерт, в котором по традиции приняли участие находившиеся на пароходе известные артисты. В понедельник, под вечер, вдали показалось что-то длинное, бледное. Моряки говорили, что это земля.
Среди пассажиров третьего класса распространился слух, что их высадят лишь на следующий день. Наиболее же мрачные, в громадном большинстве иностранцы, говорили, что может пройти и три дня.
– …И то, если вы не попадете на Остров Слез и если вас не отправят назад… Не может быть? Очень может быть! – говорил Ди Пи, бывший венец, бывший владелец галантерейного магазина на Кернтнерштрассе. Он всем в дороге рассказывал, что настоящая жизнь была только при императоре Франце-Иосифе и что у него были лучшие галстуки в Европе. «Эрцгерцоги могли покупать и даже иногда покупали! – говорил он и меланхолически добавлял: „Aber fur das Gewesene giebt der Jude garnichts“.
Как полагалось по всем фильмам, пассажиры выстроились в несколько рядов на палубах, чтобы увидеть Статую Свободы. Но вечер был туманный, впереди ничего не было видно, кроме бесчисленного множества разноцветных огней. И только по этим огням можно было догадаться, где дома, где корабли, где мосты.
К двигавшемуся теперь очень медленно пароходу подошло что-то темное. Точно прямо из воды всплыл и оказался на палубе осанистый человек в тужурке и фуражке. – «Инспектор!».. – «Доктор!».. – «Начальник полиции!» – слышался почтительный шопот, и испуганный, и полный надежды, точно теперь все и должно было решиться. Свистки учащались. – «Вот и Америка!» – «Ну, посмотрим, что с нами тут будет». – «Хуже во всяком случае не будет'… – „Это небоскребы? Не может быть! Я думал, что они гораздо выше!“ – „Чего вам нужно еще! Смотрите, где у того верхний этаж!“ – „Какой это верхний этаж! Это звезда!“ – „…Самый большой порт в мире!“ – „Да, это вам не Гдыня“. – „Тетя наверное будет на пристани“ – говорили негромко люди, в большинстве нерадостно прожившие последние годы в Европе. Все были очень взволнованы.
В девятом часу пароход с протяжным свистом остановился, причалив не то к пристани, не то к чему-то тоже пловучему, что как будто вдруг могло сорваться с цепи и уйти в Европу: в Америке все возможно. Долгий страшный свисток еще усилил оживленье. Но тотчас стало известно, что медицинский осмотр, допрос и проверка документов начнутся лишь на следующее утро. Утомленные люди, кряхтя и упрекая друг друга в легковерии, раскладывали чемоданы и мешки, с трудом сложенные еще с утра. «И куда было так спешить! Ты еще должна была перевязать эти проклятые ремни!» – «Выдумали: „инспектор!“ – „Какой это к чорту был инспектор! Это был чорт знает кто, а не инспектор!“ – „Я с самого начала говорил, что нас сегодня не высадят! И завтра тоже не высадят, помяните мое слово!“..
Макс Норфольк тоже находился на палубе третьего класса. Его всегда тянуло к непривилегированным людям, к underdog. Он тотчас и здесь кое с кем познакомился.
– …Вот оно, мое счастье, – саркастически-горестно говорил венец. – Другие люди уехали в Америку до прихода к власти дорогого Гитлера, а я все время жил в Европе. Если это можно назвать «жил». Уезжаю же я в Америку тогда, когда дорогого Гитлера больше нет!.. Если впрочем его действительно больше нет? Вполне возможно, что он жив и здоров и даже едет с нами на этом пароходе. У него наверное были аффидэвиты от миллиардеров, и бумаги у него в полном порядке. Приклеил себе бороду, надел темные очки, называется теперь Рабинович и едет в первом классе в Нью-Йорк, а? Вы этого не думаете?
– Нет, я этого не думаю, – смеясь, ответил старик.
– Не знаю, не знаю… Увидите, теперь Европа расцветет, как только я оттуда уехал. А в Соединенных Штатах наверное начнется кризис, а? Такое мое счастье!.. Подъехать к Нью Иорку и не видеть Статуи Свободы! Как бы только я ее не увидел на обратном пути! Может быть, меня не пустят в Америку.
– Отчего же не пустят? Ведь у вас есть виза.
– А если у меня завтра найдут трахому? Я в жизни не болел трахомой, но разве можно знать, что они найдут? Я дал под присягой подписку, что я не содержатель публичного дома и что я не собираюсь уничтожить американский государственный строй. Хорошо, я как-нибудь им завтра докажу, что публичного дома у меня нет, но как я могу доказать, что я не собираюсь убить президента Трумана? И особенно как я могу это доказать, если я по-английски знаю только «плиз, мистер консул»?
– Вас никто не встретит?
– Вероятно, никто. У меня племянник в Филадельфии, у него магазин готового платья, он мне прислал чудный аффидэвит. Консул просто остолбенел, когда его увидел, и сказал мне: «ну, господин Эпштейн, вам нечего беспокоиться'… Впрочем, он, может быть, сказал что-нибудь другое: откуда я могу знать, что он сказал?.. Но дядя хорош только американский. Кому нужен европейский дядя? Мой племянник наверное теперь думает: „аффидэвит я дяде дал, и с него совершенно достаточно. Если же я выеду встречать дядю, то он сядет мне на шею“. А оспа! – с ужасом сказал венец. – Я привил себе оспу и заплатил за это как все. Но у других она привилась, а у меня, конечно, нет! Верно, заставят прививать опять!
– Зачем так мрачно смотреть на вещи? – сказал Норфольк, смеясь. Он вспомнил, что читал что-то сходное в пьесах Вальтера Джексона. «Впрочем, образ сверхпессимиста не слишком интересен». – Я понимаю, что о вашей жизни можно написать целый роман…
– И какой! – прервал его венец.
– Авантюрный роман, как о жизни всякого человека, особенно путешествущего на пароходе в третьем классе. Читать, впрочем, никто не будет потому что несчастья беженцев всем надоели. Но в конце концов все выходит, если не хорошо, то, по крайней мере, сносно. Мудрый Спиноза сказал, что свободному человеку ничего не нужно, тем более, что все в мире одновременно и плохо, и прекрасно.
– Неужели Спиноза это сказал? – спросил недоверчиво венец. – Но если он это и сказал, то что он мне рассказывает, будь он хоть двадцать раз Спиноза! Что было прекрасного в Гитлере? И я могу вас уверить, что свободному человеку, например, виза в Америку может быть очень нужна.
Норфольк разыскал Тони. «Может быть, тот мерзавец и соврал. В моей коллекции только морфинисток нехватало!» – думал он, внимательно в нее всматриваясь.
– Где вы остановитесь в Нью-Йорке? – спросил он ее.
– Не знаю. Буду искать гостиницу. Говорят, теперь Нью-Йорк совершенно переполнен?
