если, как я надеюсь, вы мне доверяете», – повторил он. Вдруг у фонаря министр иностранных дел повернулся и задыхаясь, прошептал: «Вы ее не знаете! Она способна на все!…» Увидев глаза Кэстльри, его бледное, искаженное, безумное лицо, Веллингтон похолодел и отшатнулся, едва не вскрикнув. Им овладел ужас, подобного которому он не испытывал никогда в жизни. Они пошли дальше. «Все надо скрыть! Все!» мелькало в голове у Веллингтона. Но он уже понимал, что скрыть трудно, что скрыть невозможно, что через неделю всем станет известно: Англией правил сумасшедший! Англией правит сумасшедший!
Леди Лондондерри уже целый месяц находилась в Крэй-Фарме. Герцог Веллингтон пошептался с камердинером, глядя на него страшными глазами, затем особенно крепко пожал руку своему другу и вышел. Оставшись один на улице, он вздохнул с облегчением и, все еще вздрагивая, поспешно отправился к доктору Бэнкхеду.
На его сильные, властные удары молотком – стучит герцог Веллингтон, – не сразу отворила дверь молодая, хорошенькая горничная. Она обомлела, узнав посетителя. Доктора Бэнкхэда не было дома. Веллингтон задумался, затем поспешно направился в кабинет. Он был так взволнован и расстроен, что против своего обычая не оглядел красивой горничной и не улыбнулся ей. Герцог написал Бэнкхэду записку: лорд Лондондерри заболел и нуждается в немедленной помощи. «I have no doubt he labours under mental delyrium»,[8] – писал он своим твердым отчетливым почерком. Горничная растерянно зажигала в кабинете одну свечу за другой, бросая взгляды на гостя, заранее себе представляя, как завтра всем расскажет, что у них был железный герцог и что она тотчас его узнала. Веллингтон потребовал сургуч и тщательно запечатал листок: нельзя было оставлять открытой записку, содержавшую в себе государственную тайну.
XII
За день до приезда герцогини Пармской к отведенному ей в Вероне дому подъехали под вечер три телеги со слугами и вещами. Мажордом-немец с ругательством слез с первой телеги, держась рукой за кованый сундук, и, увидев стоявшего на крыльце толстого человека, нерешительно снял шляпу: начальство или нет? Оказалось – начальство. Толстый человек сказал, что назначен от императорского двора в распоряжение ее высочества герцогини Пармской, Пьяченской и Гвастальской. – «Вы кто? Дворецкий?» – строго спросил он. – «Так точно, мажордом», – ответил, оробев, немец, не зная, как называть толстого человека. – «Сколько всего слуг?» – «Шесть». – Когда приезжает ее высочество?» – «Завтра». – «Знаю, что завтра, да когда?» – «Думаю часов в десять утра». – «Надо не думать, а знать. Перемен нет? С ее высочеством прибудут господин почетный кавалер и две фрейлины?» – «Так точно». – «По приказу его величества, ее высочеству отведен этот дом».
Слуги сердито снимали с телег вещи и вносили в первую большую комнату. Все устали и проголодались: съестных припасов в Парме было отпущено в дорогу немного. «Сейчас же все убрать. Вымыть стекла, почистить, ну, сами должны знать», – приказал толстый человек. – «Завтра с утра все сделаем», – начал было недовольным тоном один из слуг. «Не завтра, а сегодня». – «Надо сначала поесть и отдохнуть. Завтра встанем с зарей и все сделаем». «А я приказываю: сегодня!» – вспылил чиновник императорского двора. Слуги притихли, – «Вещи ее высочества откладывать отдельно. Я укажу комнаты… Это еще что такое?» Камеристка внесла огромную клетку с птицей. – «Это попугай ее высочества». – «Louise, je t'aime!» – вдруг хрипло заорал попугай. Чиновник усмехнулся и, видимо смягчившись, объявил слугам, что ужин им будет через час доставлен от дворцового ведомства. – «Хороший ужин. Его величество приказали, чтобы всех во время конгресса кормили как следует. Будете получать по бутылке вина в день,
В сопровождении мажордома, он пошел по комнатам, отдавая распоряжения, раcспрашивая о вкусах и привычках герцогини. – «Это будет спальная ее высочества… Господина почетного кавалера мы поместим здесь. Тут столовая… Вот гостиная»… Дом был не очень большой и довольно запущенный. Мажордом, следуя за чиновником, думал, что ее высочество могли бы устроить лучше. Когда они вернулись в первую комнату, пол уже был засыпан соломой и стружками. Слуги вынули из ящиков серебро, посуду, клавесин. – «А это что?» – «Кровать ее высочества. Еe высочество привыкли спать на своей», – робко ответила камеристка. Чиновник взглянул на огромную двуспальную кровать и опять усмехнулся. – «Поставить в спальную. Ту вынести. Клавесин в гостиную. Для серебра и посуды есть три буфета. Это все сундуки с туалетами?» – «Так точно». «Раcставить и разложить так, как любит ее высочество. И так же вещи господина почетного кавалера. Попугая куда хотите. Свечи в том ящике. Зажжете, когда стемнеет. Лишних не жечь».
Он с любопытством осмотрел серебро и посуду и подумал, что есть вещи недурные, а в общем дешевка. «У ogresse de Corse могли бы быть вещи получше»… Отдав еще несколько распоряжений, чиновник строго сказал, что придет завтра в девять часов утра и все осмотрит самым тщательным образом. – «Чтоб было готово, слышите? Все чтоб сверкало», – потребовал он и, кивнув головой мажордому, удалился. – «Будет тут сверкать! Дом после нашего дрянь. Грязь, паутина», – сказал недовольный слуга. Все принялись за работу. Поминутно оказывалось, что нет того, другого: щеток не захватили, тряпок мало. – «Кто же мог знать?» – огрызались виновные. Скоро принесли ужин, в самом деле очень хороший: были и макароны, и рыба, и мясо, и сыр, и вино. Все с жадностью набросились на еду. В Парме кормили хуже.
На следующее утро толстый чиновник явился, как сказал, ровно в девять часов и, действительно, все внимательно осмотрел. Немного покричал, но в общем остался доволен. Затем он велел слугам выстроиться, спросив мажордома о старшинстве каждого. – «Когда поезд покажется, всем стать навытяжку. Вы на три шага впереди», – объяснил он мажордому, – «я отрапортую. Затем вы сделаете шаг вперед и шляпой – вот так», – он сделал жест шляпой, коснувшись ею земли, если не как при дворе, то как в театре при изображении двора. Слуги смотрели на него с изумлением. – «У нас в Парме никогда этого не делают», – нерешительно возразил мажордом. – «Делать, что я приказываю, и не рассуждать!» – снова вспылил чиновник, – «то у вас в Парме, а здесь Верона. Здесь владения его императорского величества!»
Прорепетировав со слугами встречу, он сел в кресло у растворенного окна, – осенний день был солнечный, очень теплый. «Все-таки следовало бы выслать ей навстречу какого-нибудь камергера, хоть завалящего», – думал чиновник. – «Правда, сейчас такой разгон, но камергера могли бы отыскать»… Он несколько раз выходил на крыльцо, подозрительно вглядываясь в проходивших людей. Наконец, показался
Почетный кавалер, осанистый человек с черной повязкой на глазу, помог герцогине выйти из кареты. Он взглянул на салютовавших солдат и с неудовольствием пожал плечами. Герцогиня, полная, красивая блондинка, приветливо улыбалась, вопросительно глядя на толстого чиновника. Он отдал придворный поклон и почтительно рапортовал: сообщил что, по поручению императорского двора, приставлен в полное распоряжение герцогини. – «Так как час приезда вашего высочества в точности известен не был, то не было возможности устроить у заставы подобающую встречу. Его величеству не было даже известно, именно ли сегодня прибудет ваше высочество». Герцогиня нисколько не была обижена. Улыбнувшись слугам, она прошла в дом. Почетный кавалер, граф Нейпперг, с недоумением взглянул на чиновника, на выстроившихся слуг, на некрасивый фасад дома и последовал за герцогиней. «Да, могли принять лучше», – подумал он.
Фрейлина из второй кареты внесла в дом шкатулку. Толстый чиновник догадался, что это драгоценности герцогини Пармской. Из третьей кареты горничная-негритянка подала кошку; герцогиня страстно ее поцеловала и засыпала нежными словами. «Дайте ей, бедной, молочка, она устала и проголодалась»… Появились и собачки, видимо отлично уживавшиеся с кошками в этом мирном доме. Их тоже было приказано накормить. «Сейчас же сбегать за угол, там лавка», – прошептал мажордому чиновник, не предвидевший кошек и собачек. Герцогиня Пармская была всем очень довольна. Она велела приготовить ванну и подать лиловый халат. – «Я буду завтракать после ванны. Вы меня подождете, правда?» – с нежностью обратилась она к графу. Тот почтительно поклонился. – «Умоляю вас, будьте очень осторожны. Не забывайте о своем положении», сказал он по-английски. Толстый чиновник, знавший
