— Шибко стал умирать народ! Вот и Направник скончался. Кого мне жаль, это Сенкевича…
— Зато я, господа, твердо решил: буду жить еще пятьдесят шесть лет и три месяца, — заявил Никонов, подливая всем ликера.
XIV
Стоя на площадке перед открытой дверью, Семен Исидорович провожал последних гостей, все повторяя полушепотом:
— Спокойной ночи, дорогая моя… Спасибо… Слева дверь внизу, постучите швейцару, да он, верно, не спит… До свиданья, Николай Маркович, нижайший привет матушке, скажите, чтоб поправлялась поскорее… До завтра, Григорий Иванович, благодарствуйте…
Внизу, наконец, тяжело стукнула дверь. Кременецкий погасил свет на лестнице и запер дверь квартиры.
— Уф, кончено! — сказал он радостно, входя в кабинет. — Правда, все сошло отлично?
— Отлично или не отлично, а до весны отдохнем, — отозвалась Тамара Матвеевна, брезгливо глядя на пепел, просыпавшийся по ковру кабинета. — Кажется, штук десять пепельниц им расставили, нет же, все на ковер…
— Оставь, Маша завтра уберет… Право, было очень хорошо. Муся, ты как находишь?
— Да, папа, — устало отозвалась Муся.
Тамара Матвеевна повернула выключатель, оставив зажженной только одну лампочку в люстре.
— Скоро пятый час… Наши милые петербургские обычаи!..
— Очень устала, золото мое? — спросил Кременецкий, целуя жену в волосы. Она вспыхнула от удовольствия и быстро оглянулась на Мусю.
— Всякая усталость проходит, когда я подумаю, что со всеми расквитались, со всеми. Больше ни перед кем не свиньи.
— Ни перед кем… Разве перед Михайловыми? Жаль все-таки, что они не пришли.
— Это мне все равно: была бы честь предложена…
— Разумеется. Не устраивать же для них особый раут…
— Благодарю покорно… Муся, ты бы спать пошла, ты так утомилась, бедная.
— А ты? Неужто ты будешь еще порядок наводить, в пятом часу?
Тамара Матвеевна только взглянула иронически на мужа и махнула рукой.
— Порядок наводить! Здесь нам с Машей и Катей завтра часа на три работы.
— Лакеи ушли?
— Сейчас же после ужина ушли… Я им дала по два рубля на чай, кажется, были очень довольны… Надо бы серебро пересчитать…
— Ну что ты, клубные лакеи… Нет, серьезно, все сошло прекрасно… Шампанского не маловато было за ужином?
— Оставь, пожалуйста. У твоих Михайловых дают по бутылке на десять человек, мне их француженка говорила, лакеям велят на аршин поднимать бутылку над бокалами, чтоб больше было пены — и ничего. А у нас маловато!
— Так то Михайловы: по Ивашке рубашка… А шампанское, правда, можно было смело все взять русское, это ты была права… Написано «Grand Champagne», и все равно никто не умеет различать, какое русское, какое французское. На следующий раут возьмем все русское.
— Ох, ради Бога, не говори о следующем рауте, дай передохнуть… Муся, ты, конечно, узнала платье Глафиры Генриховны? Это та самая модель Бризак, только ихняя Степанида сделала воротник крепдешиновый вместо pointe de Venise,[24] я сейчас узнала… И такой же пояс с камеей. По-моему, так себе, а? А Анна Сергеевна совсем невестой разрядилась для своего Скворцова, только он на нее и не смотрит, со стороны совестно.
— Бросьте говорить о тряпье и косточки дамам перемывать… Какой молодец Шаляпин!.. Это очень удачно вышло, я и думать не смел, что он будет петь. Он нигде не поет… Ведь мировая величина!.. Три тысячи за спектакль пожалуйте. А у того, бедного, голос маленький, но препоганенький.
— Это твоя была выдумка. Жаль четырехсот рублей.
— Не деньги нас, а мы их нажили. Ничего, все были очень довольны, гораздо легче с музыкальным отделением. А англичанин произвел страшный эффект, я видел… Хорошо, подлец, форму носит, на Фомине земгусарский мундир сидит хуже…
— Мусенька, у тебя глаза слипаются, иди спать, моя милая. Впечатления завтра…
— Да, я иду… Спокойной ночи…
— А поцеловать маму?.. Спокойной ночи, мой ангел…
— И не оставайся долго в ванне, Мусенька, это нездорово… А ты еще посидишь со мной, золото, я папиросу докурю?.. Ты знаешь, я окончательно убедился, что Николай Маркович просто недалекий человек. Вообрази…
— Большое открытие: я всегда говорила, что он дурак…
Муся прошла в свою комнату и, не зажигая света (лампочка горела в коридоре), села на край кушетки. Ее комната тоже была приведена в полный порядок, — на случай, если б сюда во время приема пожелала заглянуть какая-либо гостья. Пахло земляникой, — от крема, которым пользовалась «маникюрша». Муся так сидела несколько минут, затем встала, сняла платье, вытянув вверх руки, и открыла шкаф, из которого пахнуло духами. Муся хотела было повесить платье, но остановилась перед такой затратой энергии и бросила платье на стул, затем занялась своим сложным дамским хозяйством. Она распустила волосы, зажгла свет над туалетным столиком. Хрустальные флаконы на столике вспыхнули разноцветными огнями. Осветилась мебель белого дерева, крытая белым атласом, кровать с белым кружевным одеялом, яркие переплеты книг на этажерке, маленькое пианино в углу. Муся очень любила свою комнату, — но пианино ей подарили родители ко дню рождения уже два года тому назад, туалетный столик с хрустальным прибором годом раньше, а белая мебель была заказана еще тогда, когда они только стали богатеть и выходить в люди. Мусе вдруг захотелось плакать. «Нет, положительно, я глупею… — подумала она. — Ведь, ничего решительно не случилось: ничегошеньки, как говорит папа. Только еще один безрезультатный вечер… — Она сквозь слезы улыбнулась газетному слову «безрезультатный». — Какой же мог быть результат? Сто таких вечеров было и еще сто будет. Не из-за этого же плакать… Да, но так дальше продолжаться не может, я больше не могу так жить с ними…»
Она обрызгала себя духами из пульверизатора, оглянулась на холодную нарядную постель, — ей не хотелось ложиться. Муся подошла к пианино и бесшумно подняла крышку. Нечего было и думать о том, чтобы играть в такой час. Муся порылась в нотах, отыскала «Заклинание цветов» и одним пальцем почти неслышно тронула несколько клавишей. «E voi — o fiori, — Dall olezzo sottile, — она мысленно переводила итальянские слова, — Vi faccia — tutti — aprire — La mia man maledetta …[25] Какая-то дьявольская сила из него лилась, когда он это пел, мурашки пробегали. И смотреть на него было страшно… Настоящий демон»… В ту минуту, когда Шаляпин пел знаменитую фразу (ему согласился аккомпанировать передовой композитор), рядом с Мусей находился Клервилль. Позади них, немного сбоку, откинувшись на спинку стула, сидел Александр Браун. Она почувствовала на себе его взгляд, оглянулась и почему-то вздрогнула. «La mia man maledetta», — повторила негромко Муся. «Англичанин красавец, но глупостей я из-за него не сделала бы… Впрочем, это только в романах барышни делают глупости… Во всяком случае, не у нас… Так видно и проживу без глупостей и без ivresse, [26] а об ivresse буду читать у Колетт… Тот мальчишка, кажется, в меня влюбился, — вспомнила она с внезапно выступившей улыбкой. — Вот это победа: его еще в угол ставят… Посмотреть бы на него в углу… Мальчишка хорошенький… Да, безрезультатный вечер», — подумала Муся и опустила крышку пианино.
XV
