которому место в биореакторе, мы создавали то, что создали… и я тебя очень прошу, – голос обрел металлические жесткие нотки, – я тебя очень прошу – работай так, чтобы не подвести нас всех! Ситуация висит на волоске, любая промашка может стать роковой, поэтому собери волю в кулак и сделай то, что от тебя зависит. Сделай так, чтобы твои правнуки потом говорили: «Он все силы отдал за свободу родного мира».
– Хорошо… Дэби, а внешние связи…
– Как же ты любишь лезть не в свои дела! Сработают внешние связи, не бойся. Можешь себе представить, сколько стоят восемнадцать неактивных порталов по будущим привязкам? – Гоуби нервно засмеялась.
Ит замер. Восемнадцать порталов Сети Ойтмана? Это значит, что в связку Онипреи включатся еще восемнадцать миров. Минимум. Одновременно.
Так…
– Дэби, я больше всего боюсь, что подготовки не хватит, – промямлил мужчина. – Я, конечно, сам не проверял, но…
– Кто тебя пустит проверять? Не волнуйся, те миры ждет замечательный сюрприз. Что плохого в том, что к ним придут те, кого они хотят? Настоящие инопланетяне, добрые и мудрые, которые вылечат болезни, проложат путь к звездам, дадут знания о вселенной? – Она издевательски захохотала. – Что же в этом плохого, дорогой мой? Разве не об этом думает вся первая стадия? Прилетит огромный космический корабль, и все станет хорошо. Ну и что? У них просто все сбудется. И корабль прилетит, и болеть больше не будут, и власть получат такую, о которой только мечтать… а когда разберутся, что к чему, Онипрея будет тем, чем мы все, и ты в том числе, хотим ее видеть, – сильным, независимым миром, стоящим во главе ею же созданного конгломерата. Да, конечно, энергетически они нам потом помогут… но, опять же, пока они разберутся, чем помогают, пройдет лет триста. Может, больше.
– Я все-таки боюсь, что мы нарушим…
– Мы не нарушаем законов, – презрение, высокомерие. – Свод, по которому работают официалы, у нас давным-давно есть. Все в порядке, расслабься.
– Дэби, не будь настолько категоричной, – попросил мужчина. – Тот же Анафе, если ты помнишь… Только не перебивай меня, дослушай! Нельзя было убирать его так. Мы должны быть осторожны, и столь решительные меры…
– Вот что. Я тебя перебивала, перебью и буду перебивать, когда захочу! – рявкнула Гоуби. – Анафе? Этот извращенец нам едва все не испортил! Что он начал делать, а ну-ка, расскажи мне? Ты даже объяснить толком не можешь, бестолочь.
– А ты можешь?
– А я могу, братец.
Ого. Это еще и брат? Ит потер замерзшие руки, поежился. Да уж, ради такой информации стоит посидеть на крыше…
– Система, которую мы выстраиваем, как ты знаешь, состоит из тонких структур, они одновременно разобщены и в то же время – завязаны одна на другую, – Гоуби перешла на менторский тон: – Нам не нужно, чтобы они контактировали или адекватно воспринимали друг друга. Нам нужно, чтобы они сидели там, где сидят, и чтобы можно было включить их одновременно, одномоментно, на отдачу. Поэтому любители кошек тискают своих кошек, любители нетрадиционного секса, – она тихо засмеялась, – тискают друг друга, любители машин пускают слюни над новыми моделями, любители постановок ломают копья в спорах, какой герой лучше, любители политики… мне продолжать, или ты это и так знаешь?
– Знаю.
– Молодец. Так вот, весь этот трэш – на самом деле батарейки. Которые сработают тогда и так, как мы этого хотим. И включат в нашу систему те миры, которые тридцать лет затачивались каждый под свое направление. И будут работать, чтобы резерв жил так, как того достоин. После того, как это произойдет, нам будет уже плевать и на Официальную службу, и на все прочие досужие выдумки. Это тоже понятно?
– Да.
– А спусковой механизм прост – для того, чтобы это все заработало, достаточно серьезной внешней угрозы. Которую, собственно, ты и создавал. С этим ясно?
«Спасибо за лекцию, – подумал Ит. – Теперь все действительно становится немного яснее».
– Хорошо. Так что же делал этот гермо? Он, мой дорогой младший братишка, начал запускать процесс, с помощью которого эти разобщенные структуры стали срастаться воедино. Эти его чертовы Мотыльки едва нам все не испортили – силен был, гад, и ведь сумел создать символ, который мог запросто объединить, как минимум, половину направлений. Правило Агито-Руме, согласно которому увеличение структуры ведет к росту толерантности, ты знаешь.
– Ну да, это все знают.
– Очень хорошо, что мы его остановили вовремя. Между прочим, кукольники до сих пор не могут понять, что он такое нам сюда приволок под видом этих Мотыльков. Те трое, что хранятся у меня тут, держатся, как я не знаю кто, – если бы кто-нибудь видел, что я с ними делаю, меня бы сочли сумасшедшей. И ни один не сдался!
Мужчина вдруг начал смеяться, сначала тише, потом – громче и громче.
– Ох… вот в этом ты права, Дэби… Если бы кто-нибудь увидел, как ты играешь в куклы… а что ты с ними делаешь, кстати?
– Много чего. Боюсь, тебе будет неинтересно.
– Ты их что, бьешь? – Мужчина снова засмеялся.
– И это тоже. Физические страдания им не нравятся. Пыталась ломать психику, но они, к сожалению, приходят в себя примерно через месяц после подобных сломов и… Я не хочу об этом говорить.
– На публике ты неподражаема. Очень понравилось твое последнее интервью об одушевляющих… «Мы же взрослые люди, и мы отлично осознаем, что кукла не может быть живой, это просто набор деталей из эластомера». Дэби, ты бьешь их плетками? – Ехидство, впрочем, довольно добродушное. – Или придумала что-то поинтереснее?
– Смотри, как бы я не придумала что-то подобное для тебя, – огрызнулась Гоуби. – Поинтереснее, говоришь? Не сомневайся. Не твоего ума дело… Они чудовищно упрямы. Я добиваюсь от них ответов, но в большинстве случаев они морочат мне голову – гонят поток бессвязных образов, которые невозможно нормально осмыслить, и толку никакого.
– Убить не боишься?
– Боюсь, – призналась после недолгого молчания Гоуби. – Стараюсь не доводить до крайности, иногда даже приходится лечить… они мне пока что нужны, поскольку ментальные слепки у них сделаны просто отменно. Мне добиться такого результата очень трудно. Иногда беру их за образцы для своих работ.
– Эмоционально?
– Конечно. Серия детских кукол для будущих солдат – видел?
– Которые без рук и ног, что ли? По-моему, это у тебя получилась какая-то бредовая пакость.
– Эта бредовая пакость сработает через двадцать лет так, что ты восхитишься. Дети, общавшиеся с такими игрушками, будут воспринимать увечья как нечто само собой разумеющееся – и у нас, например, в активном состоянии окажутся инвалиды. Калеки, которые при других исходных условиях стали бы объектами жалости, будут равноправными членами общества. Понимаешь?
– Что ж в этом хорошего? Им надо помогать, заботиться о них…
– Они сами могут о себе позаботиться, и они, братец, смогут делать главное – размножаться наравне со всеми. И работать на благо общества с полной отдачей, а не сидеть иждивенцами на шее у здоровых.
– Я просто немного не понимаю, для чего это нужно?
– О будущей внешней политике я тебе ничего не скажу, потому что я этим не занимаюсь, ты же знаешь. Поговори с мужем, он тебя введет в курс дела. Вообще, ты зря на эти пять лет отдалился от семьи. Теперь понимаешь, насколько ты был не прав?
– Понимаю. Но ты же знаешь, что я…
– Не знаю и знать не хочу. И скажи спасибо, что я уговорила принять тебя обратно. Ты трус, тряпка и слабак. Поэтому делай, что я тебе говорю. Запомнил?
