внушительная чарка крепкой водки.
Иштван ещё издали услышал протяжные звуки волынки, которые вдруг сменил плясовой напев домры, вскоре, в свою очередь, уступившей место звонкой тилинке[45]. Весёлое оживление, которое угадывалось за стенами корчмы, ничуть не смутило Иштвана. В воскресные дни чарда никогда не пустует. Кого здесь только не встретишь: крестьян, возвращающихся с базара, всякого рода пастухов: овечьих пастухов — югашей, волопасов — гуйашей, свинопасов — кондашей и табунщиков — чикошей. Табунщики посещают корчму во всякое время года. Зимой чарда — единственное место, где они общаются с людьми, потому что едва ли не круглый год они проводят на пастбище, вдали от родной деревни.
Переступив порог, Иштван остановился и оглядел помещение. В глубине под аккомпанемент тилинки пел молодой пастух. Несмотря на то что в чарде было жарко, певец не скинул с плеч бунды. Лицо его разгорелось от тепла и выпитого вина. Он пел излюбленную бетьярами песню, которую они сами сложили, о славном бетьяре, смельчаке Гюсте.
Убедившись, что в харчевне нет жандармов, Иштван всё же стоял в нерешительности. Царившая в чарде бесшабашность была чужда встревоженной душе Иштвана, не бравшего в рот хмельного. Не здесь искать ответа на мучившие его вопросы.
Так же незаметно, как и появился, Иштван вышел из чарды. У коновязи он увидел группу крестьян, сгрудившихся вокруг рослого, плечистого человека в заплатанной куртке.
Человек о чём-то рассказывал, потрясая в воздухе пачкой газет. Иштван приблизился и прислушался.
— «Мункашок уйшага»[46] она называется. Тут свой человек пишет, Михай Танчич звать его, а он был и есть крестьянин, и лучше его нашу жизнь никому не понять.
— Вот с кем потолковать бы с глазу на глаз, расспросить у него, куда теперь мужику податься, — со вздохом высказался коренастый темноволосый мужчина озабоченно поводя глазами.
— Дело возможное. К Михаю со всех концов потянулись люди. Придут, расскажут про свою деревню, кто и как измывается над мужиком. Он сейчас всё это в свою газету занесёт и на весь свет огласит злое дело. Вот тут, — помахивая газетой, говорил Аронфи, тот самый грузчик, кого в памятные мартовские дни судьба свела с Танчичем, — про такие свои дела мужики из разных мест рассказывают.
— И где же найти этого человека? — Иштван сделал несколько шагов и вплотную подошёл к Аронфи. — Где живёт-то он?
Аронфи оглядел бетьяра с ног до головы и весело ответил:
— Не за горами! До столицы добраться тебе по силам. Пройдёшь на улицу Керпеши, а там любого спросишь, где печатается «Рабочая газета». Каждый встречный тебе покажет.
Иштван задумчиво опустил глаза.
— Ты что? — спросил его Аронфи. — Сомневаешься, что ли? Аль дела из деревни не пускают?
— Меня в деревне дела давно не ждут.
— Что так?
— Длинен рассказ, да не новый он. О себе помолчу пока, а ты нам расскажи, какой это закон про мужика или там насчёт земли вышел… Разное болтают. Кому верить, неизвестно…
— Закон-то вышел хороший. Коль есть у тебя, скажем, надел, крестьянствуй на своей земле, сколько сил хватит, никто тебе мешать не может.
— А барин как же?
— На барина ты теперь работать не должен. Понял? Нет, видно, ты ничего не понял, не то обрадовался бы!
Иштван не поднимал опущенной головы, храня молчание.
А стоявший поодаль маленький, щуплый мужичок оживился, хлопнул Аронфи по плечу и срывающимся от волнения голосом попросил:
— Вот теперь и растолкуй, как со мной-то будет, коли у меня своего надела нет. Земля-то моя у барина арендована.
— Таким, как ты, арендаторам, не повезло, — признался Аронфи со вздохом. — Вас, безземельных, большинство, и вы остались по-прежнему в ярме у помещика. О том, стало быть, и речь ведёт Танчич в газете: дайте, мол, мужику надел, и поскорее, без всякого выкупа, а если вы, господа помещики, не пойдёте на это по-хорошему, народ силою вас заставит…
— И дождётесь этого, господа милостивые, — злорадно заметил щуплый мужичок.
На него досадливо зашикали:
— Погоди ты! Послушай, что умные люди говорят!
Но Аронфи не пришлось продолжать.
— Кто тут политику разводит? — послышался злобный окрик хозяина харчевни.
Приземистый, плотный мужчина лет пятидесяти подошёл к Аронфи.
— Ты с этой штукой, — хозяин кивнул на газеты, — держись подальше от моей чарды. Тут тебе не клуб брехунов!
— Вижу: один тут пёс, да и тот шелудивый! — насмешливо сказал Аронфи.
— Ты язык не чеши, а иди-ка лучше своей дорогой. Она приведёт тебя туда, где таким буянам быть положено. Да и твоего бунтаря Танчича снова тюрьма ждёт. Он ещё своего не отсидел. Помяни моё слово!
— Страсти-то какие, братцы, сулит нам пророк новоявленный! — Аронфи состроил уморительную гримасу.
— Кровопийца он, а не пророк! — сурово отозвал Иштван. — То-то ему правда поперёк горла стала.
— Расходитесь, говорят вам по-доброму, — проворчал хозяин уже более миролюбиво. — Нечего тут людей вводить в смущение. — Повернувшись спиной к спорящим, он направился обратно в чарду.
— Послушай, хозяин, — бросил ему вдогонку Аронфи. — Что́ не досказал тебе нынче, закончу в другой раз. Может, и ты на досуге поразмыслишь. Прикинь, однако: в Панчеве-то мужики заодно с барской усадьбой спалили и харчевню, где в засаде скрывались жандармы…
Иштван дёрнул Аронфи за рукав:
— Брось, парень. Разве его словом проймёшь!.. А у нас с тобой разговор ещё не окончен.
Аронфи с интересом взглянул на взволнованного Иштвана.
— Хочу про свои заботы тебе рассказать, — запинаясь, продолжал Иштван.
— Что ж, я не прочь. Пойдём, по дороге всё объяснишь, как полагается.
К удивлению Аронфи, его спутник шёл некоторое время молча. Наконец заговорил:
— Есть у меня надел, невелика земля, но есть. Копается на ней жена. Одной-то ей не справиться…
— А сам ты?
— Беглый я…
— Это ещё не причина. Один мой земляк два года от барщины укрывался в лесах да болотах, а сейчас пришёл домой, к своей полосе вернулся.
— Что, такой закон о беглых вышел, аль как?
— Писаного закона на этот счёт ждать придётся, пожалуй, долго, да в такое время, как нынешнее, и по неписаному закону жить можно. Революция, брат, штука не простая. Господа-то в деревнях сейчас страху набрались. Не по каждому пустяку плётку в ход пускают.
— Но у меня дело не пустяк… — сказал Иштван и снова умолк.
— Говори, договаривай, я не мастер загадки разгадывать, — торопил его Аронфи.
Иштван не спеша стал рассказывать, как дошёл до скитальческой жизни. Он не опускал ни одной подробности и особенно точно описал картину экзекуции, учинённой бетьярами над графом.
— Ты не думай, — спохватился вдруг Иштван, — я его хворостиной только для вида, не то чтобы…
Тут Иштван запнулся, поражённый впечатлением, какое его рассказ произвёл на слушателя: Аронфи разразился громким смехом:
— Так ты и есть тот самый герой! Да я же эту твою историю наизусть знаю! Ха-ха-ха! Ведь Янош-то
