великолепную одежду сопровождавших карету всадников и не трогались с места.
Вскоре пруд остался позади, и карета катила теперь прямо по наезженной колее с едва заметным подъёмом. Вот уже стал виден высокий берег Надь-Каты, омывавшей западную границу графских владений.
Огромные поместья графа раскинулись по обеим сторонам полноводного Дуная. Начинаясь в сорока километрах от Пешта, левобережное имение графа тянулось по плодороднейшей равнине Альфёльда до самого Со́льнока. На правом берегу Дуная земли Фении простирались от окрестностей Буды до города Ве́спрема, захватывая крупную часть горно-лесистого Фе́ртеша. Три комитата страны — Фе́йер, Пешт и Сольнок — находились во власти могущественного венгерского магната.
Граф приказал кучеру ехать дорогой, которая огибала территорию, занятую коневодческим хозяйством и вела к усадьбе.
Обширная площадь графского коневодства делилась на две самостоятельные части: участок, расположенный ближе к графской усадьбе, был занят строениями конного завода, а дальше, на огромных степных пространствах, раскинулись табуны многих тысяч лошадей, ещё не знавших ни седла, ни узды.
Конный завод «Журавлиных полей» был устроен с применением всех нововведений в области коневодства того времени. Здесь находились самые разные строения: отдельные каменные конюшни для племенных жеребцов и маток, пёстро раскрашенные здания для жеребят-сосунков.
В центре находился манеж, который также служил и школой верховой езды. Вокруг были расположены всевозможные обслуживающие мастерские: экипажные, шорные, кузнечные, слесарные, столярные, малярные и другие. Обособленно стояло здание с вывеской «Ветеринарный лазарет».
В отдалении виднелись приземистые глинобитные хибарки, где ютились тысячи людей разных профессий, чьим трудом держалось это крупнейшее не только в Венгрии, но и во всей Австрийской империи коневодческое хозяйство. В отличие от построек, предназначенных для лошадей, жилые помещения казались убогими, жалкими лачугами.
Пастбища графа Фении, раскинувшиеся в бескрайних степях, славились чистокровными табунами. Здесь отдельными косяками паслись лошади одинаковой породы и одной масти. Вороные и буланые, рыжие и караковые, гнедые и в яблоках табуны рассыпались разноцветными островками по зелёному ковру равнины.
До трёх лет кони проводят в степи день и ночь, не видя над собой ничего, кроме небесного купола.
Табунщик-мадьяр Альфёльда, так же как и его конь, не страшится ни жары, ни стужи, ни дождя. Широкие поля шляпы и тёплый кожух защищают степного пастуха от ливня и мороза. Ему и его табунам страшен только ветер. Когда он разбушуется, от него одна защита: укрыться в загоне. Эти нехитрые, но крепко сколоченные ограды из досок, глубокие срубы колодцев да крохотная глинобитная хибарка пастуха — вот и всё архитектурное богатство степного конского пастбища.
В тот час, когда карета графа приближалась к пастбищам, жизнь там била ключом. Огромные табуны носились по зелёному ковру, разукрашенному пёстрыми узорами степных цветов. Глухой топот копыт сливался с пронзительным ржанием, и весёлый шум разносился далеко по равнине.
Повсюду кипела работа табунщиков. Одни из них верхом на хорошо объезженных скакунах не давали слишком разыгравшимся коням отбиться от табуна. Другие арканами вылавливали из табуна трёхлеток, для которых настал последний час беззаботной вольной жизни без узды и седла.
Табунщики Венгрии, чи́коши, славятся на весь мир смелостью, ловкостью и выносливостью. Мужество, сила и стойкость чикоша закаляются в степи, под открытым небом с самого детства. Едва сын пушты[8] успевает отвыкнуть от люльки, как её сменяет спина коня. Недаром венгерская пословица гласит, что мадьяр родится в седле.
Искусство чикоша определяется его умением уверенно и крепко держаться на спине неосёдланной лошади, подчинять себе её волю, какого бы буйного нрава она ни была. Бич, которым чикош владеет в совершенстве, — в его руках грозное оружие, подчас более страшное, чем сабля или ружьё. К прочной деревянной рукояти бича прикреплена верёвка из пеньковой нити пополам с конским волосом; в середину верёвки вплетены мелкие пули, а на конце её — петля с увесистой свинцовой пулей крупного ружейного калибра. Венгерский табунщик, вооружённый таким бичом, напоминающим лассо американских ковбоев, вступает в борьбу с дикой лошадью, для которой наступил срок сменить вольное степное озорство на строго размеренную жизнь в заводской конюшне.
Но степная лошадь видит в табунщике заклятого врага и готова его уничтожить при первой попытке лишить её свободы. Поэтому трудна и опасна работа табунщика-объездчика. Опасность подстерегает его на каждом шагу, особенно когда попадается конь буйного нрава.
Поединок между такой лошадью и лучшим чикошем графства Ми́клошем Дунае́вичем завязался как раз в ту минуту, когда верховые табунщики заметили графскую карету. Миклош на резвом коне, в седле без стремян мчался во весь опор за Ласточкой, которая оказывала объездчику упорное сопротивление. Больше часа гнался за ней Миклош. Добрый конь под ним был уже весь в мыле, но приблизиться к Ласточке на длину аркана ему не удавалось. Преследуемая жертва ловко увертывалась каждый раз, когда Миклош находился у цели. Табун пришёл в неистовство и нёсся, возбуждённый погоней, вслед за Ласточкой, мешая чикошу её настичь. Но вот табунщикам удалось отделить почти весь табун, и теперь вместе с Ласточкой мчалось лишь несколько лошадей.
С намотанным на руку арканом Миклош уже настигал Ласточку и был готов набросить ей на шею петли как вдруг наперерез табунщику, летевшему с быстрота ветра, выскочила гнедая с белыми отметинами кобылица, прозванная Грозой за дикое ржание, каким она встречала приближение человека. Рванувшись в сторону, Миклош избежал неминуемого столкновения с бешеной лошадью, которая понеслась прочь от табуна. Обозлившийся Миклош пришпорил коня и погнался за Грозой, хотя она ещё не была намечена для объездки.
Началось состязание, небывалое даже для видавшего виды наездника. Гроза то и дело меняла направление, сопровождая каждый поворот дикими прыжками и таким грозным ржанием, что испытанный рысак под Миклошем шарахался в сторону. Наконец табунщик разгадал хитрые увёртки кобылицы и, улучив момент, выбросил петлю вперёд. Расчёт чикоша был точен: верёвка обвилась вокруг шеи животного. В ту же секунду он соскочил со своего коня и сильным рывком затянул петлю. Верёвка со свинцовыми пулями образовала прочный капкан, сдавивший шею кобылицы. Тщетно пыталась она него освободиться. Её попытки приводили лишь к тому, что петля ещё сильнее сжимала ей горло. Со сверкающими глазами, с развевающейся гривой, с пеной у рта, Гроза становилась на дыбы, кружилась, брыкалась.
Миклош стоял, откинувшись назад, и ждал, пока лошадь, израсходовав весь запас своих сил, даст себя взнуздать. Уже остекленились дикие глаза, ноздри окрасились кровью, надулись жилы на шее, всё прерывистее становилось дыхание. Тогда чикош сделал рывок назад — животное забило всеми четырьмя ногами, но в них не было уже прежней силы. Гроза в последний раз попыталась лягнуть врага задними копытами, но передние ноги отказались ей служить, и измученное животное упало. Миклош, не ослабляя петли и перебирая в руках верёвку, медленно приблизился и погладил обессилевшую лошадь. Но едва рука наездника коснулась её шеи, как она вздрогнула и сделала попытку встать. При каждом таком рывке аркан ещё сильнее сдавливал шею, и Гроза с хрипом опускала голову. Наконец можно было взнуздать её, и Миклош засунул в рот Грозе стальные удила. Он уже закинул было ногу, намереваясь усесться на спину лошади, как вдруг раздались звуки рожка.
Миклош оглянулся и увидел графскую карету. Подскакавший табунщик крикнул:
— Граф прибыл!
Миклошу, как старшему табунщику, полагалось встретить хозяина. Он сунул аркан и узду в руки подручного Яноша, повсюду сопровождавшего своего учителя.
— Держи! Не отпускай, пока я не вернусь, — сказал он и отправился навстречу графу.
Сын крепостного Янош Мартош был приучен к смелой верховой езде ещё с детства и теперь, в шестнадцать лет, знал немало секретов этого искусства. Он по праву гордился тем, что не хуже заправского степного табунщика владеет бичом чикоша и умеет ловко разрезать им воздух; этот резкий свист был хорошо знаком жителям пушты, а диким лошадям казался страшным.
Оставшись один на один с Грозой, Янош волновался, но не испытывал страха. Надев на левую руку ремешок кнутовища и держа верёвку в натянутом положении, он внимательно следил за хриплым дыханием
