офицера.
— Неужели венгерская армия так оскудела людьми, что её слава и гордость — поэт Петёфи рискует своей жизнью, отправляясь на поле битвы?..
— Я всегда хотел умереть не как плакучая ива, загнивающая в болоте, а как дуб, поражённый молнией, — рассмеялся в ответ Петёфи.
— Гусары! — вскричал офицер. — Вот перед вами славный поэт Шандор Петёфи, чью песню мы сейчас пели. Эльен Петёфи!
Гусары с восторгом повторили многократное «эльен».
Ещё долго стоял поэт, провожая взглядом удалявшихся с песней гусар.
Возница заторопил поэта:
— Лошадки стынут… Пора бы трогаться.
— Да, да! Вперёд, мадьяр! — очнулся Петёфи. Усаживаясь в сани, он спросил: — Как ты считаешь, старина: тот, кто сочинил эту песню, участвует ли он в бою против наших врагов?
Возница не сразу понял, о чём идёт речь. А сообразив, сказал:
— Как же! Всяк своей дубинкой колотит!
Глава третья
Где ты, былая мадьярская слава?
Весь мир, недоумевая, следил за отступлением Верхнедунайской армии.
«Где ты, былая мадьярская слава?» — спрашивали доброжелательные корреспонденты европейской печати, удивляясь, что войска Гёргея непрерывно отступают, даже не пытаясь дать решительный бой вражеской армии.
В жестокие морозы Гёргей вёл свои войска с орудиями, боеприпасами и провиантом через высочайшие вершины Карпат, появляясь то у границ Галиции, то у горных селений. Он то подвергался нападению неприятеля, то уклонялся от боя и быстро исчезал из поля зрения врага, а иногда вдруг внезапно нападал сам и снова исчезал. Выполняя волю Комитета защиты отечества, Гёргей отвлекал всеми способами внимание неприятеля, старался выиграть время, чтобы дать Кошуту возможность организовать вокруг Дебрецена мощную оборону. И мало-помалу наиболее проницательные европейские журналисты стали высказывать восхищение блестящим манёвром Гёргея, одним из самых хитрых и ловких, какие знала история.
Имя Гёргея, новое для иностранцев, стало всё чаще упоминаться в печати, и постепенно сложилось довольно устойчивое мнение о блестящих способностях молодого полководца, умевшего отвести удар от войска, когда, казалось, избежать боя нет возможности.
Одна только австрийская печать по-прежнему бахвалилась и трубила о безнадёжном положении Верхнедунайской армии, объясняя бегство отчаянием, а не хитроумными планами её полководца.
Положение создалось необыкновенное: четыре австрийских корпуса преследуют намного меньшую венгерскую армию, но не могут ни окружить её, ни навязать ей решающее сражение. Неприятельские войска идут по следам отступающей армии, авангарды уже вот-вот соприкоснутся с венгерскими арьергардами, и вдруг те снова исчезают.
Так, совершая свой зимний поход через ледяные горы и снежные равнины, Гёргей достиг наконец Ципского комитата, места своего рождения, и здесь занял позиции в ущелье близ Лейтша́у.
Верхнедунайская армия опередила преследовавшие её корпус Яблоно́вского и бригаду Ге́ца почти на двое суток. И в течение этого времени Гёргей получил известие, что войска Шлика движутся с востока, чтобы вместе с Яблоновским и Гецем взять наконец в тиски венгерскую армию.
Уже в течение трёх дней Гёргей не мог установить связи с корпусом генерала Гюйона, который должен был из Игло подойти на соединение с его войсками.
По всем расчётам, основанным на донесениях разведчиков, войскам Шлика требовалось не менее двух суток, чтобы подойти к Лейтшау; поэтому Гёргей решил предоставить суточный отдых своим войскам, измученным трудными переходами.
Какое же направление затем взять, чтобы быстрее достигнуть Тиссы? Там сейчас страна лихорадочно готовится к весеннему контрнаступлению. Брани́ско! Форсировать этот гористый переход — значит выиграть драгоценное время.
Гёргей пригласил к себе корпусного генерала Аулиха и Ханкиша, который не только получил чин майора, но еще и стал адъютантом Гёргея. С тех пор как Кошут доверил ему Верхнедунайскую армию, Гёргей захотел приблизить к себе верных людей. Таким верным человеком был Ханкиш.
— Путь через Браниско давно известен как непроходимый, — сказал Гёргей. — Я предлагаю пойти напролом. Дайте солдатам отдохнуть — и прямо на Браниско: неприятель не станет нас искать в этом направлении. Прорывом мы сразу решим три задачи: прославим наших солдат, оставим в дураках австрийских командиров и быстрейшим образом подойдём к Тиссе… Что ты скажешь, Аулих?
— Только одно: кто не рискует, тот не выигрывает! — откликнулся Аулих.
— А ты, Ференц?
— Я верю в твою звезду, Артур.
— Значит, решено!
— Надо надеяться, что и Гюйон со своим корпусом от нас не отстанет, — высказал предположение Аулих.
— Плохо только, что большинство его пехотинцев — необученные добровольцы. Беспокоит меня и то, что уже третий день он не даёт о себе знать, — сказал Гёргей.
— С Гюйоном это случалось не раз, а потом вдруг, в нужный час, он оказывался в тылу противника, — заметил Аулих, и в его тоне чувствовалась горячая симпатия к генералу.
— По правде сказать, — возразил Гёргей, — у меня лично не составилось представления о нём как об энергичном и находчивом полководце. Но его бесстрашие в бою вне сомнений.
— Найдёт ли Гюйона наш юный лазутчик? — переменил тему адъютант.
Ему хотелось увести беседу от щекотливого вопроса: он заметил, что между главнокомандующим Верхнедунайской армией и корпусным командиром Гюйоном натянутые отношения, хотя ни тот, ни другой ни разу не проявили даже тени недоброжелательства друг к другу.
Гёргей взглянул на Ханкиша и улыбнулся. Выдержав паузу, он промолвил:
— До сих пор я, пожалуй, не встречал более верного и ловкого лазутчика, чем Андраш.
Аулих догадался, что улыбка Гёргея скорее относится к дипломатическому ходу Ханкиша, чем к разведчику.
— Андраш найдёт Гюйона и принесёт о нём сведения, если только не замёрзнет по дороге, — заметил Аулих.
Вошёл начальник штаба и сообщил о прибытии офицера с донесением генерала Клапки от 23 января, то есть десятидневной давности.
Клапка, корпус которого защищал подступы к Дебрецену, отбил атаки Шлика и, перейдя в наступление, заставил его отступить к реке Бо́дрог.
