фактов? Так как матросы знали Патрика всего лишь один год или немного больше, они могли дать о нем довольно скудные сведения: указать приметы и повторить рассказ о его трагической смерти.
«Альбатрос» был так хорошо оснащен, что при наличии нескольких пушек вполне мог бы сойти за военное судно. На яхте царила безукоризненная чистота. Экипаж выглядел очень бодро, матросы — все в добротной одежде — казались прекрасно дисциплинированными, находясь каждый на своем месте, несмотря на то, что судно стояло у самой набережной. Все это, вместе взятое, произвело на доктора благоприятное впечатление. Он заявил, что его вполне удовлетворяют полученные сведения и с присущим ему гостеприимством даже пригласил (правда, скрепя сердце) к себе на обед хозяина яхты, который прохаживался взад и вперед по юту[47], насвистывая только ему одному известный мотив. Но мистер Тюдор Броун не счел возможным принять приглашение и отклонил его в следующих «изысканных» выражениях:
— Нет, не могу, никогда не обедаю в городе!
Доктору ничего не оставалось, как только удалиться. Англичанин даже не удостоил гостя кивком головы на прощание.
Прежде всего доктор поспешил рассказать о своем приключении Бредежору, который выслушал его, не проронив ни слова, но про себя решил немедленно приступить к тщательному расследованию.
Когда Эрик вернулся из школы к обеду, Бредежор отправился вместе с ним на разведку, но столкнулся с непредвиденным затруднением. «Альбатрос» уже ушел из Стокгольма, не сообщив ни пути следования, ни адреса владельца. Единственным вещественным доказательством столь странного визита был документ о смерти Патрика О'Доногана, оставшийся у доктора. Но достоверен ли он? Вот в чем Бредежор позволил себе усомниться, несмотря на подтверждение английского консула в Стокгольме, выяснившего подлинность печати и подписей на предъявленной выписке из судового журнала.
Подозрительным показался адвокату еще и тот факт, что в Эдинбурге по наведенным справкам никто не знал о существовании Тюдора Броуна. Но мало-помалу сомнения рассеялись под воздействием неопровержимого доказательства: с той поры никаких других известий о матросе не поступало, и все объявления в газетах остались без отклика.
Итак, Патрик О'Доноган исчез навсегда, а вместе с ним исчезла и последняя надежда что-нибудь узнать о родителях Эрика. Он сам это прекрасно понимал и вынужден был признать бесцельность дальнейших поисков. Потому и согласился безропотно поступить с осени на медицинский факультет Упсальского университета. Но прежде он хотел все-таки сдать экзамен на капитана дальнего плавания, и это намерение красноречиво свидетельствовало о том, что Эрик не отказался от своей заветной мечты — посвятить себя путешествиям и побывать во многих странах.
К тому же на сердце юноши лежали теперь и другие заботы, заботы настолько тягостные, что избавить его от них, как ему казалось, могла бы только перемена обстановки. Доктор даже и не подозревал о желании Эрика в недалеком будущем под благовидным предлогом покинуть его дом. Причиной, побудившей Эрика принять такое решение, была все возрастающая неприязнь к нему племянницы Швариенкроны, фрекен Кайсы, которая проявлялась буквально на каждом шагу. Юноше хотелось во что бы то ни стало скрыть свою обиду от добрейшего опекуна.
Отношения Эрика и молодой девушки всегда были очень натянутыми. Даже после семилетнего знакомства «маленькая фея», как и в первый день его приезда в Стокгольм, казалась ему образцом изящества и светских манер. Он испытывал перед ней безграничное восхищение и старался изо всех сил заслужить ее дружбу. Но Кайса не желала примириться с тем, что этот «втируша» поселился в доме доктора, где к нему относились, как к приемному сыну, и сумел очень быстро стать любимчиком трех друзей. Школьные успехи Эрика, его доброта и кротость не только не могли заставить фрекен сменить гнев на милость, но, напротив, служили новым источником зависти и ревности. В глубине души Кайса не прощала Эрику его рыбацкого и крестьянского происхождения. Девушке казалось, что оно роняет достоинство их дома, а она сама из-за вынужденного «родства» с простолюдином утрачивает право занимать место на высшей ступени общественной лестницы.
И каково же было возмущение Кайсы, когда она узнала, что Эрик даже не крестьянский сын, а просто найденыш! Юная барышня была недалека от мысли, что найденыш занимает в общественной иерархии[48] почти такое же место, как кошка или собака. Ее чувства проявлялись в самых презрительных взглядах, в самом оскорбительном молчании и в жестоких унижениях Эрика. Если их вместе приглашали на детский праздник к друзьям доктора, она упорно отказывалась танцевать с ним, за столом демонстративно не отвечала Эрику, если он с ней заговаривал. Одним словом, при всякой возможности старалась его унизить.
Приемный сын Герсебома давно уже разгадал причину раздражения юной «леди», но он никак не мог взять в толк, почему такое ужасное несчастье, как потеря семьи и родины, могло послужить против него обвинением и вызвать со стороны Кайсы настоящую ненависть. Однажды, когда Эрик решил поговорить с девушкой и заставить ее признать несправедливость и жестокость подобных предрассудков, она даже не пожелала его выслушать. В восемнадцать лет Кайса начала выезжать в свет. За нею ухаживали, как за богатой наследницей, и это еще больше утвердило ее во мнении, что она сделана из иного теста, нежели простые смертные.
В конце концов Эрик возмутился и, оставив попытки объяснения, дал себе клятву взять реванш. Чувство глубокого унижения, которое он испытывал, еще больше усилило рвение к занятиям. Он стремился самоотверженным трудом завоевать себе такое положение в обществе, чтобы заставить всех себя уважать. Потому Эрик и решил при первой же возможности оставить дом, который каждый день приносил ему какую- нибудь новую обиду. Но только отъезд нужно было обставить таким образом, чтобы горячо любимый доктор ни о чем не догадался. Пусть думает, что разлука с Эриком вызвана его непреодолимой страстью к путешествиям!
Решив подготовить почву, юноша частенько заговаривал о своем намерении присоединиться к какой- нибудь научной экспедиции после того, как окончит образование. Продолжая заниматься в Упсальском университете, он закалял себя различными упражнениями и суровой тренировкой, исподволь подготавливаясь к опасной и полной лишений жизни, являющейся уделом великих путешественников.
Глава XI
НАМ ПИШУТ С «ВЕГИ»
Стоял декабрь 1878 года. Эрику только что исполнилось двадцать лет, и он сдал свой первый докторский экзамен[49]. В то время внимание всех шведских ученых, а можно сказать, и ученых всего мира было приковано к грандиозной арктической экспедиции знаменитого мореплавателя Норденшельда. Совершив несколько предварительных путешествий, глубоко и тщательно изучив все материалы, необходимые для решения поставленной задачи, Норденшельд сделал еще одну попытку открыть Северо-восточный путь из Атлантического океана в Тихий — тот самый проход, который на протяжении трех столетий тщетно разыскивали все морские державы. План предстоящей экспедиции он изложил в подробной докладной записке, обосновав в ней свои предположения относительно того, что Северо-восточный проход доступен летом. Исследователь указал различные способы, с помощью которых надеялся осуществить свой проект. Щедрая субсидия двух судовладельцев и содействие правительства позволили ему так организовать экспедицию, что можно было рассчитывать на успех.
Двадцать первого июля 1878 года Норденшельд отплыл из Тромсе[50] на борту «Веги», стремясь достигнуть Берингова пролива, обогнув с севера Европейскую Россию и сибирское побережье. Лейтенант шведского флота Паландер управлял кораблем, на борту которого вместе с начальником и вдохновителем экспедиции находился весь цвет науки — ботаники, геологи, физиологи и астрономы. «Вега», оборудованная специально для арктической экспедиции по указаниям самого Норденшельда, была судном водоизмещением в пятьсот тонн, недавно построенным в Бремене и снабженным винтовым двигателем в шестьдесят лошадиных сил. Три парохода, груженные углем,
