Вот и все ее детские воспоминания. А потом случилась беда. Умер отец, и Сейида осталась совсем одна.
Глава 2
Наступил праздник — день святого шейха эль-Маварди. Уже целую неделю квартал бурлил, мечеть сияла огнями. Шумные балаганы, карусели, песни, танцы, густые толпы народу! Самые веселые дни в году!
Сейида проснулась с рассветом. Обычный утренний страх всколыхнулся было в ее душе, но тут же исчез. Ведь сегодня праздник! Она могла немного понежиться в постели, не боясь грозных воплей мачехи. Из окна кухни тянуло утренней свежестью. Сегодня даже воздух был какой-то особенный. Но все это очарование разрушил хриплый голос Даляль:
— Габер! Закрой окно, холодно.
Сейида вскочила. Не дожидаясь, пока поднимется отец, она бросилась закрывать окно.
— Уже закрыто, мама!
Даляль не отозвалась — не хватает еще благодарить падчерицу. Но отец, довольный, что ему не придется вставать, пробормотал:
— Пошли тебе Аллах здоровья!
Девочка хотела было незаметно проскользнуть в дверь, но ее остановил ворчливый голос мачехи:
— Ты чего это поднялась ни свет ни заря?
— Уже солнце взошло, мама!
— Солнце каждое утро восходит, а ты знай себе дрыхнешь…
— Госпожа Бараи хотела приготовить бобы и лепешки, чтобы пораньше раздать милостыню.
— А ты здесь при чем?
— Она просила меня прийти помочь.
— Так бы и говорила, что заботишься о своем брюхе.
Со двора донесся гнусавый выкрик:
— Паять, лудить, кастрюли, тазы!
— Ступай на кухню, — приказала Даляль, — вымой посуду и отнеси меднику. Пусть посмотрит.
Девочка с радостью распахнула только что закрытое окно:
— Эй, дядюшка Али!
— Паять, лудить, кастрюли, тазы! — вновь крикнул тот, обводя глазами этажи в поисках окна, из которого его позвали.
— Обождите, дядюшка Али! — попросила Сейида.
Медник остановился и снял с плеча сумку с инструментами. Выглядел он очень живописно: на худых ногах болтались полотняные шаровары, цвет которых угадать было уже невозможно, на плечах висела полосатая майка, знававшая лучшие дни — когда-то у нее были рукава и воротник. Из кое-как подрубленного выреза майки торчала тощая, длинная шея, на которую была словно насажена голова, как у деревянной куклы из ярмарочного балагана. Заросшая седой щетиной физиономия расплылась в приветливой улыбке, когда медник увидел Сейиду.
— Доброе утро, дочь Габера и Ракии! А ну, живей беги ко мне, Сейида!
Собрав кастрюли, тазы и подносы, девочка сбежала по лестнице.
— Доброе утро, дядя Али!
— Спасибо, малышка. Как поживает твой отец?
— Слава Аллаху!
— Что-то его не было видно в мечети?
— Спит еще.
— Вот тебе на! Никогда Габер не пропускал утреннюю службу!
— Ему нездоровится.
— При твоей матери он первым приходил на молитву. И на здоровье не жаловался.
Али принялся готовиться к работе — быстро выкопал ямку для горна, обложил ее кирпичами, приладил меха, разложил инструмент.
— Да, хорошее было время. Помню, он так расправился с Рашваном, самым здоровым мясником на бойне, что тот едва унес ноги. Вся улица эс-Садд потешалась… Это смерть Ракии его подкосила. Прекрасная женщина была твоя мать! Всем взяла. А вот поди ж ты, родила тебя и только несколько месяцев протянула на этом свете. Лихорадка доконала. — Лудильщик набросал в ямку древесного угля, разжег горн. — Да, надломился Габер после ее смерти. Тут-то и охомутала его эта Даляль. Никак не пойму — что он в ней нашел? — Али обнял девочку за плечи и усадил рядом с собой. — Да еще гулена, и ее мать тоже хороша — целыми днями шляется возле бойни. — Тут он понизил голос: — Привелось мне как-то иметь дело с этой ее мамашей… там, за холмами, у бойни… Был полдень, и солнце жарило вовсю. Вот мы и спрятались в яме… А тут откуда ни возьмись полицейские! Я бросил инструмент и бежать. Да не вышло — поймали, черти. Правда, держали недолго, втянули пару раз плеткой и отпустили. До сих пор спина помнит.
Эту историю Сейида слышала впервые. Она спросила:
— А что потом?
— Да, ничего… Пропал инструмент. С тех пор я с ней к холмам ни ногой… Домой — еще куда ни шло. К тому времени дочка ее подросла и пошла по материнской дорожке… Попутал твоего отца нечистый с этой Даляль, кто бы мог подумать, — с сожалением заключил Али.
Поняв, что лудильщик замолк окончательно, Сейида собралась уходить. Али удивленно поднял голову.
— Ты что это сегодня?
Обычно девочка не торопилась и с удовольствием наблюдала за работой медника. Иногда он даже позволял ей раздувать огонь. Сейида трудилась над мехами, и это нравилось ей ничуть не меньше, чем прыгать через веревочку или играть в классы. Но нынче ей предстояли занятия куда интереснее.
— Сегодня же праздник, дядя Али!
— Ну и что? День только начинается.
— Умм Аббас[3] просила помочь. Она хочет пораньше раздать милостыню. Вот я и спешу.
— Тебе-то, наверное, достанутся две лепешки?
— Наверное.
— И мясцо? — заговорщически прошептал Али.
— Конечно!
— Удели Аллах и нам от щедрот своих! — пробормотал лудильщик.
— Я съем только бобы, дядя Али.
— Тогда уж оставь мне лепешки и мясо. Только смотри, припрячь как следует.
Сейида ринулась вверх по лестнице и наткнулась на спускавшегося отца. Снизу он показался ей просто великаном. Особенно после рассказа медника о его былых подвигах. Да, она ведь хотела попросить у него пиастр. Целый пиастр, не меньше, — иначе какой же праздник. Надо обязательно побывать в цирке, отведать жареной печенки, полакомиться орехами, да мало ли что еще.
Девочка подняла глаза на отца. Тот ласково улыбнулся.
— Папа! Мне нужен…
— Смелее, смелее!
— Мне нужен пиастр. Ведь сегодня праздник и…
Отец, не дослушав, вытащил кошелек и протянул ей большую монету.
— Возьми, два пиастра, Сейида, — и тихо добавил: — Только матери ничего не говори.
— Хорошо, папа.
Поймав благодарный взгляд дочери, Габер подхватил ее на руки и крепко прижал к груди. Она тоже
