уверенностью я расскажу вам, кто я.
Так как эти разбойники и пастухи считали эту Сауседу своей защитой и священным убежищем, то они жили как люди, которым не предстоит умирать, предаваясь всем порокам, какие есть на свете, грабежам, убийствам, кражам, разврату, игре, самой грубой ругани. И так как это пастбище было очень большим, ибо имело шестнадцать лиг в поперечнике, и в некоторых частях так густо заросло деревьями и кустарниками, что животные терялись в них, не находя дороги к своим жилищам, – то они не чувствовали страха ни перед Богом, ни перед правосудием и жили без порядка и справедливости, каждый следуя своей прихоти. Только когда они собирались, чтобы делить награбленное у бедных путников, тогда бывало у них много порядка и они давали отчет о своей деятельности.
Подошел один мошенник в рубашке и шароварах, проигравший все остальное, и, неистово проклиная свою судьбу, приостановил пытку пажа, говоря:
– Да будет проклят Богом тот, кто изобрел игру и кто научил меня играть! Эти руки, могущие свалить быка, не могут одолеть судьбы! Но они, должно быть, прокляты, потому что они бросили против меня тридцать пинт[486] в пользу какого-то полуцыпленка или полузайца! Есть здесь кто-нибудь, кто хотел бы убить себя вместе со мной? Есть какой-нибудь дьявол со своими орлиными ногами, который вышел бы против меня, чтобы помочь мне убить себя, раз уж он не помогает мне в игре? Ведь в мои лапы не попало ни одного гроша, которого сейчас же у меня не отобрали бы! Разве не довольно я прибегал к обманам и пользовался шулерскими приемами, чтобы не пошло все к черту? Клянусь, что мне нужно идти играть на галеры, может быть, там или черт возьмет меня, или мне больше повезет! Но он всегда овладевал мной, как только я брал карту, ибо я тысячу раз клялся никогда не держать банк и дьявол постоянно напоминает мне эти клятвы. На те деньги, какие я ему дал от выигрыша, он вошел в игру, чтобы содрать шкуру с меня живьем. Но около него устроился другой, такая же большая курица, как и он, который все время желал, чтобы я проигрывал. Чего они смеются? Что я, какой-нибудь рогатый, что ли? Лжецы они все, кто смеется.
– Они смеются, – сказал предводитель, – над тем вздором, какой вы говорите. Замолчите, и раз вы знаете, что вам не везет, не играйте и не произносите проклятий, иначе я велю вас три раза вздернуть на дыбу.
– Было бы гораздо лучше, – сказал он, – дать мне три эскудо, чтобы я мог еще раз попробовать руку, и дать поесть моей девочке, потому что я проиграл все, что она мне принесла.
Это дьявольский порок, более захватывающий, чем все другие, каким предаются люди, ибо игрок никогда не бывает спокоен: если он проигрывает, он продолжает играть, чтобы отыграться; если выигрывает – чтобы выиграть больше. Он влечет за собой позор, пренебрежение добрым именем, нищету, от которой страдают жена и дети. Он делает скупым в необходимом, чтобы сохранить деньги для игры, и приводит к преждевременной старости. А когда человек много выигрывает, знакомые игроки начинают приходить играть в его дом, где, если он может переносить их, он подвергается со стороны всех дерзостям, обжигающим его душу. Так как большая часть их – люди без твердых правил, они позволяют себе говорить всякие вольности, а если не переносить этого молча, они больше не дадут ему выигрывать. Предающиеся этому пороку настолько ленивы – поведение людей низкого положения, – что забывают о чести, чтобы обильно есть и пить. Если играют кабальеро и те, кто обладает определенным доходом и состоянием, в то время, когда они бывают праздными после выполнения всех своих обязанностей, – это не заслуживает порицания, потому что они избегают таким путем поступков более вредных и безобразных. Но кто, имея четыре реала на содержание своего дома, проигрывает сто, – что может он сделать, как не заплатить их драгоценностями и одеждами своей жены, наготой и голодом своих детей? Он вынужден совершать еще худшие поступки, как этот несчастный, к которому питают отвращение даже те, кто являются его товарищами в его преступлениях, кражах, убийствах и насилиях.
Он окончил свои сетования, и так как уже наступила ночь, то допрос пажа прекратился и его поместили в отделение нашей пещеры, чтобы он не мог подать знака тем, кто – как они думали – шел вслед за ним, наказав нам, чтобы мы не говорили с ним ни слова и не давали ему никаких советов под страхом, что они нас убьют. Паж всю ночь вздыхал, и если по временам засыпал, то просыпался в величайшей тоске, а мы не имели смелости спросить его, на что он мог жаловаться или что с ним.
Так как разбойники были настороже из-за полученных сведений, ибо дело шло не меньше как об их жизнях, ночью они укрылись в таких местах, где их не могли бы найти, а таких мест было там достаточно. И из-за всякого шума, поднятого людьми или животными, они беспокоились и прятались. На рассвете они начали обходить пещеры, где они держали узниками задержанных путников, и когда они пришли в нашу, то нашли нас в том же положении, как оставили, не сказавшими пажу ни одного слова. Пажа они вызвали прежде всех других, желая заставить его сказать им все, что они спрашивали у него. Паж сказал очень учтиво и умно:
– Сеньор Роке Амадор, вчера я спросил, кто был главой и предводителем этих людей, потому что, если бы это были вы, я считал бы свое положение безопасным благодаря вашей доброй славе. Ибо не будет для вас подвигом мучить такого одинокого и жалкого червя, как я, ни марать вашу репутацию, применяя вашу доблесть на том, что скорее может обесчестить вас, чем увеличить вашу славу. Если, руководя и управляя такими необузданными людьми, вы приобрели славу, какой пользуетесь во всей Андалусии, то что стали бы говорить теперь, если вы разрушите это доверие к вам, унизив себя такой скромной добычей, вы, столь храбрый орел? Больше славы – сохранить уже приобретенную и добытую собственной отвагой репутацию, чем подвергать ее опасности и рисковать тем, что уже принадлежит вам. Вы всегда хвастались справедливостью и искренним состраданием. Было бы несправедливо, чтобы теперь только со мной вы обошлись иначе.
Мы в пещере очень внимательно прислушивались к красноречию, с каким говорил паж. А Роке Амадор, тронутый хорошими словами пажа, уверил его, что ему не будет причинено никакого вреда, если он будет говорить правду. Я был смущен, потому что мне показались знакомыми голос пажа и его манера говорить, но я не мог вспомнить, кто бы это мог быть. После приветливых слов Роке паж сказал:
– В таком случае, если некоторое сострадание к моей печали и моему одиночеству проникло в ваше жалостливое сердце, дайте мне слово за себя и за своих товарищей обращаться со мной так, как вы должны это сделать по своему характеру, без оскорбления, ни тайного, ни публичного.
На это тот отъявленный мошенник сказал:
– Эй, господин паж, раздевайтесь, потому что мы здесь не понимаем ни трескотни, ни насечки,[487] мы умеем только всадить немного свинца в тело того, у кого нет с собой денег.
На это паж остроумно ответил:
– Даже если он так же тяжел, как вы, дьявол сможет переварить его, потому что я вспоминаю, что я видел вас или другого, похожего на вас, подстреленным в Сьерра-Морене.
Роке рассмеялся и сказал ему:
– Слушай, скотина, паж говорит очень правильно; а вам я скажу, благородный человек, что я даю вам слово за себя и за своих товарищей не только не обижать вас, но даже оказать вам покровительство и помочь вам, насколько возможно.
– В таком случае, веря этому, – ответил паж, – я буду говорить как с человеком, исполненным отваги, сострадания и правдивости.
Мы были очень внимательны ко всему происходившему, когда паж повел речь таким образом:
– Если бы я не утешался сознанием, что я не первый, испытавший несчастья и бедствия и беспросветное горе, то озаряющая вас милость побуждала бы меня рассказать о своих невзгодах. Но так как судьба всегда старается поднять упавших и сбросить вниз возвысившихся, то, не будучи первым, претерпевшим ее гонения и перемены, я решаюсь говорить откровенно. Узнайте же, что я не мужчина, а несчастная женщина. После того, как я следовала за своим мужем по суше и по морю, с невероятным ущербом для себя и для нашего имущества, и после того, как мы плавали по всем открытым морям и даже гораздо дальше, испытывая великие бедствия в неведомых странах, мы, благодаря милосердию Божию, прибыли в Гибралтарский пролив. При виде столь желанной земли мы уже были уверены в нашем спасении, когда на нас напал корабль неверных. Пользуясь тем, что мы плыли на поврежденном корабле, почти без людей и страдая от недостатка продовольствия, они без вреда для себя захватили женщин, схватив первой меня и служившего мне пажа, после того как перебили всех, кто защищался, в том числе и
