притворством. Она обошла квартиру, пытаясь сопоставить свои ожидания с тем, что увидела. Она никогда не бывала здесь раньше, хотя мужчина, который здесь жил, многие годы был ее любовником. По ее сдержанной мимике, по движению бровей я понял, что она удивлена.
— Все совсем не так, как он говорил, — наконец, сказала она.
— А что он говорил? — спросил я.
— Что тут убого. Очень убого.
— Ты удивлена?
Она в первый раз по-настоящему улыбнулась мне. Это был ее ответ.
— Здесь не убого, — произнесла она. — Здесь как-то… зловеще.
— Зловеще?
Она посмотрела на меня так, словно я был тому виной. Потом без спросу открыла шторы, и в комнату хлынул до боли ослепительный свет. Когда глаза мои привыкли к яркому освещению, мне стало еще больнее при виде грязи, скопившейся в квартире, пыли, мусора — всего того, что коллекционирует сидящий взаперти, изолированный от мира параноик, — чтобы не дай бог никто не обнаружил в мусоре следов его существования. Хотя сначала я не убирал просто потому, что думал: как только работа будет закончена, в прихожей появится Генри и скажет: «Я как раз собирался навести здесь порядок…», или соврет еще что- нибудь вроде этого.
А потом мне уже было не до этого — я пытался навести порядок хотя бы у себя в голове. Мимо меня прошла весна. Я писал, с утра до ночи, в течение многих недель, и накропал больше пятисот страниц, которые сейчас лежали на письменном столе в библиотеке.
— Новая книга? — спросила она, взглянув на кипу бумаг.
— Не знаю, — ответил я. — Work in progress.[6]
Я не знал, что сказать. Она тоже была персонажем этой книги, которая должна была объяснить, по крайней мере мне самому, что же все-таки произошло — с пропавшим без вести, с той страной, которая позволила ему пропасть.
Не спросив разрешения, она начала листать бумаги — с притворной рассеянностью, с напускным безразличием. Она выхватывала отдельные слова тут и там, немного прищуривалась, чтобы лучше видеть.
— Ты тоже здесь есть, — сказал я, возможно, чтобы позлить ее.
Она снова улыбнулась, быть может, немного натянуто. Попросила сигарету, и я дал ей одну из моих последних. Я предложил ей выпить, но она отказалась, и я налил себе. Джин с лаймом.
Тут она заплакала. Я все еще заставлял себя думать о ней плохо. Можно сказать, что мы какое-то время бились на совершенно противоположных фронтах. Она пыталась приободриться, высушить слезы и поправить макияж, а я изо всех сил старался выглядеть враждебно. Никто из нас со своей задачей особо не справился. Она была так же печальна, а мне вскоре пришлось капитулировать — так долго изображать враждебность я не мог. Не только потому, что мне это претило, но и потому, что по отношению к ней это было несправедливо. Я уже решил про себя, что описал эту женщину недостаточно хорошо, что это можно было сделать лучше. Она была этого достойна. Даже если нет, я бы все равно рискнул, предпочитая заблуждение разочарованию.
~~~
Итак, прошел всего час, может быть, чуть больше, а она уже растянулась на моей постели, как у себя дома, позволяя мне любоваться собой.
— Это что, тоже последствия производственной травмы? — сказала она наконец.
— Что? — не понял я.
— Вот это молчание, пристальный взгляд.
— Возможно.
Я попытался улыбнуться, но я давно не смеялся и не улыбался. Сработали не те мышцы, мое лицо исказилось.
— Что с тобой? — спросила она.
— Я пытался изобразить радость.
— Лучше не надо, — ответила она. — А то таким и останешься.
— Ты выглядишь чертовски привлекательно.
— Тонко подмечено. А у тебя — чертовски усталый вид.
— Да, я чертовски устал.
— Тебе страшно?
— Немного.
— Чего ты боишься? — спросила она. — Того, что может случиться с тобой на улице, или того, что может произойти между нами?
— Всего, — ответил я.
И в ту же секунду пожалел. Она еще не доказала, что заслуживает такой откровенности.
— Дать тебе снотворное?
— Снотворное? — Я вспомнил одну из финских медсестер, которая будила меня в больнице, чтобы задать похожий вопрос. — Еще чего не хватало.
— Я же вижу, — ответила она. — Ты на пределе. В таком состоянии нельзя принимать никаких решений. Ведь ты же об этом сейчас думаешь? Ты думаешь, что должен принять решение…
Тут я встал с постели, пошел на кухню и налил себе еще выпить. Льда в морозилке конечно же не было, хотя я не помню, заглядывал я туда или нет. Кажется, я тут же опустошил бокал и наполнил его снова. Она, разумеется, отлично знала, как выглядит мужчина, которому кажется, что он должен принять решение, несмотря на то, что валится с ног от усталости. Прожив столько лет бок о бок с промышленным магнатом, она знала, как выглядит человек, от которого зависят жизни многих, но который не знает, что с ними делать, и лучше бы занялся чем-то другим — поспал, выпил или провел время с женщиной. От меня ничья жизнь не зависела, даже моя собственная, но я тоже был на грани полного истощения.
Она лежала в постели и курила уже новую сигарету, когда я вернулся с недопитым бокалом.
— У меня есть еще сигареты, — она кивнула в сторону своей сумочки, лежащей у нее в ногах.
Она думала, что я сам возьму себе сигарету, но я не хотел копаться в ее вещах, так что я просто пододвинул ей сумку. Она скривилась — то ли из-за моей тактичности, то ли из-за своего поражения. Она сделала мне предложение — вот, дескать, я лежу перед тобой, я совершенно откровенна, можешь обыскать мою сумку, если угодно, можешь обыскать и меня, мне нечего скрывать. Но я отказался, до поры до времени. Она вынула пачку и кинула ее мне. Я уже снова сидел на подоконнике. Поймав пачку, я достал сигарету. «Принц» с фильтром, не могу сказать, что мои любимые. На пачке не было шведской акцизной марки. Подарок контрабандиста или дипломата, возможно, в одном лице. Я сделал две затяжки, чувствуя, что скоро заговорю басом.
— Ладно, — сказал я. — Ты права. Я вконец измотан. Мне надо поспать. Я должен принять решение. Так продолжаться не может. Мне это не по силам.
— Для начала тебе надо выспаться.
— Ты сказала, что хочешь остаться. Я тебе разрешил. Что же я теперь, лягу спать?
Она выпустила дым в потолок. Вдруг мне показалось, что она пожалела об этом, а может, ей не понравилось что-то другое.
— Ты мне не доверяешь?
— Тебя это удивляет?
— Да нет, все понятно, — согласилась она. — Я даже не знаю, как доказать обратное, чем заслужить твое доверие…
Она затушила сигарету, хотя выкурила только треть.
— Я же вот лежу здесь… — сказала она. — Могу даже глаза закрыть. Можешь связать меня, запереть… Скажи, чего ты хочешь…
