— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я. — Ты думаешь, она сделала что-то… непоправимое?
— Я просто хочу быть готовым ко всему, — сказал он. — Неужели ты этого не понимаешь?
Я кивнул. Я все прекрасно понял. А еще я понял, почему Густав перед уходом посмотрел на меня таким извиняющимся и одновременно пытливым взглядом, как будто размышлял о том, правильно ли он поступает, оставляя меня наедине с этим человеком, которого я знал лишь мельком и который, скорее всего, был на грани нервного срыва, как и любой другой, кому предстоит потерять ребенка.
— Ты сомневаешься во всем, ты пытаешься держать себя в руках, даже в половине пятого утра, ты говоришь: у нас проблема. Что нам делать? Но когда все уже проверено и все пройдено, не остается ничего, кроме тебя самого. Проблема была в нас самих, мы не могли взаимодействовать, по крайней мере, там и тогда. И ребенок чувствовал это. Она плакала, потому что все понимала. И это, скорее всего, причиняло ей боль.
Они перевернули свою жизнь вверх дном, и во времени и в пространстве, обратили ночь в день и переставили в доме всю мебель.
— Эти старые выщелоченные скамейки и столы с откидными досками, резные деревянные кресла и бюро с застревающими ящиками — все, что собирала моя жена… Я никогда не понимал, зачем. Почему современная городская квартира должна выглядеть, как кухня старинного деревенского дома, если ты сам не имеешь к деревне никакого отношения? Мне все это ни к чему, потому что я горожанин. Но жена моя в прошлой жизни жила в деревне. Анита, сотрудник Фонда социального страхования, вдруг обрела прошлую жизнь! Мы оба были на грани безумия…
— И чем все это кончилось?
Очень скоро я пожалел, что задал этот дурацкий вопрос.
— Чем? — спросил он так, словно это было очевидно. — Вот этим все и закончится.
Я предпочел пропустить его слова мимо ушей:
— Когда ребенок перестал плакать?
— Ну, тогда… — сказал он. — Тогда все было иначе. Все шло к тому, что мы скоро расстанемся. Наши отношения дали трещину, между нами разверзлась пропасть. Мы словно пережили катастрофу, в которой проявилось то, что мы не хотели видеть, выяснилось то, что мы не желали знать.
Однажды вечером Анита, его жена, встретила его в дверях — на руках у нее была их рыдающая дочь, но сама она неожиданно выглядела преображенной. Утром он оставил дома жену с ввалившимися глазами, измученную, бледную и подавленную, мать девочки, которую, казалось, все в этом мире делает несчастной, которая затихала лишь в редкие минуты полузабытья, но и тогда каждый вздох ее прерывался всхлипом. Жена и теперь была такой же бледной и усталой, но в глазах у нее появился яркий блеск. «Я знаю, что это! — сказала она. — Я точно знаю, что это! Это ток. Электричество! У нее повышенная чувствительность к электричеству…» Конни устал. Он был совершенно не готов к такому повороту событий. Он просто сказал: «Да, возможно, так оно и есть…». Он и понятия не имел, каковы будут последствия этого открытия.
Например, деревенский дом, который ждал их на юге Швеции. Его описание можно было найти в каталоге, лежащем на выщелоченном кухонном столе. Анита арендовала этот дом на три месяца. Это была старая хибара недалеко от моря, без электричества и водопровода. «Терять нам нечего, — сказала она. — Ты говоришь, что проблема в нас самих, что мы не можем взаимодействовать, по крайней мере, здесь и сейчас. Значит, это и надо изменить. Очень скоро мы будем совсем в другом месте».
— У меня не было выбора, — сказал он. — Я надолго отошел от дел. Пришлось моему отцу вернуться и снова возглавить фирму. Он был стар, но хотел этого. Мы загрузили машину и переехали в эту хибару. Мы проехали шестьдесят миль, не вынимая беруши из ушей. Приехали уже вечером, поздним вечером в начале мая…
~~~
В агентстве недвижимости им выдали карту местности. Последний километр пути не был даже обозначен как дорога, он был прочерчен тоненьким пунктиром вдоль ручья, впадавшего в море в сотне метров к востоку от дома. В красочной брошюре подчеркивалось местоположение домика: «на берегу ручья, в двух шагах от моря». Характеристика самого жилища была более поверхностной, в ней звучали такие слова, как «девственное очарование» и «старинный уклад». Жилищные условия описывались лаконичной фразой «без водопровода и электричества», что, собственно, и повлияло на выбор Аниты. Она была в отчаянии. Она испробовала все средства для того, чтобы ребенок, наконец, успокоился, и это была ее последняя надежда — сорваться с места, сменить стиль жизни, поселиться в старом доме без воды и электричества.
Солнце клонилось к закату, когда они добрались до последнего участка дороги, по которому едва можно было ехать, так как полоса между колеями заросла высокой и густой травой. С обеих сторон на дорогу свисали ветви деревьев, и Конни пришлось открутить антенну, чтобы не сломать ее. Он устало спросил, не ошиблись ли они. Остановив машину перед гнилым деревом, перегородившим дорогу, он усомнился, что дорога проезжая.
Анита посмотрела на карту и уверенно заявила, что едут они правильно. Конни возразил, но она стояла на своем, с такой решимостью и убежденностью, которых он прежде в ней не замечал. Он вылез из машины и оттащил трухлявый ствол в сторону. Потом сел обратно и закрыл дверь, осторожно, чтобы не разбудить ребенка, уснувшего от усталости в своем креслице. Они проехали еще метров двести вдоль ручья и остановились, так как дорога тут кончалась. Конни выключил двигатель, и стало тихо. Они сидели, глядя перед собой и пытаясь понять, и вправду, не ошиблись ли они.
Лишь через некоторое время они увидели дом. Он стоял прямо перед ними, но в нем было столько «девственного очарования», что, казалось, он вот-вот сольется с той природой, которая когда-то произвела на свет камни и дерево для его постройки. Лишь дымоходная труба при ближайшем рассмотрении выдавала, что дом когда-то служил прибежищем от дождя и холода, что люди готовили здесь пищу и отдыхали. Крыша была покрыта соломой, заросшей мхом и лишайником, которые были спрятаны под ветвями деревьев, живыми и мертвыми.
Конни и Анита сидели в машине и смотрели на все это, не произнося ни слова. Они устали после долгого путешествия и хотели поскорее обустроиться, заняться тем, что строго, говоря можно было бы назвать ничегонеделанием — покой, отдых, отпуск по уходу за ребенком, своего рода каникулы, или тайм- аут, как они назовут это позже.
— Я думал, у меня будет истерика, — рассказывал Конни. — Но я взял себя в руки, решив, что истерика — это ее привилегия. Остаться в этой развалюхе мы, конечно же, не могли. Во всяком случае, не с грудным ребенком. Я готов был немедленно возвращаться домой, а по приезде позвонить в это агентство и послать их к чертовой матери. Я просто ждал сигнала от Аниты. Но никакого сигнала не последовало. Она удивила меня.
Анита вылезла из машины, и, преодолев густые заросли шиповника, подошла к дому. В агентстве им объяснили, где спрятан ключ, — под камнем у колодца. Конни последовал за ней, он видел, как Анита подошла к колодцу с воротом. Она сразу нашла ключ, который в сравнении с домом казался «смехотворно большим».
Дом был из серого камня, и вмещал в себя тесную прихожую, спаленку, кухню и гостиную. Больше там ничего не было. Вскоре они стояли внутри, вдыхая резкий запах затхлой сырости, холода, который с непривычки действовал на нервы. Солнце садилось, за окном быстро темнело.
— Когда люди обустраиваются в новом и незнакомом месте, они всегда становятся немного чужими друг другу, они обращают внимание на вещи, которые редко или вообще никогда друг в друге не замечали. Так во всяком случае было тогда. Я думал, что она сорвется, разрыдается, сдастся… Но она и бровью не повела. Она стояла и смотрела на все с выражением непреклонности на лице, а может быть без всякого выражения, что было на нее непохоже. Казалось, будто она уже была здесь когда-то и просто хотела узнать, что изменилось с тех пор… Это было непостижимо. Мы ничего не обсуждали. Я посмотрел на нее и понял, что мы остаемся.
