Монстролог Доброгеану поднял руку и сказал:
— Я бы поспорил с этим утверждением, герр доктор. Да, его действия отвратительны, но в них есть метод — конечно, дьявольский метод, — и что-то человеческое в них присутствует, если мы включим в человеческое своих падших ангелов. Никакое чудовище не устраивает трюков и не действует из ревности и мести. Если не так, значит, мы все чудовища.
— Какие-то крупицы его личности остались, — признал фон Хельрунг. — Это неоспоримо. Но надо считать это отдаленным эхом его эволюционного прошлого. Здесь не больше человеческого, чем в экспозиции музея мадам Тюссо. Им движет голод. Все остальное — это только как рябь на воде или остаточные толчки после землетрясения. Вы заметите, что я не называю его Джоном. Я сознательно этого не делаю и предлагаю не делать этого и вам, потому что если мы хотим его уничтожить, то сначала мы должны уничтожить любые свои впечатления о нем как человеке. Я бы не мог уничтожить человека — и никто из нас не мог бы, я думаю, — но я смог бы уничтожить и, если поможет Бог, уничтожу это. Я повторяю, джентльмены: Джон Чанлер умер. Осталось чудовище.
— Думаю, мы все согласились относительно этой цели, доктор фон Хельрунг, — сказал Торранс. Он был самым молодым из рекрутов фон Хельрунга, физически сильным и с властным баритоном. — Хотя я не убежден, что мы имеем дело с существом сверхъестественного происхождения, но согласен, что если полиция не сумеет его схватить, то наш долг как друзей и коллег Чанлера довести дело до удовлетворительного конца.
— Я молюсь, чтобы полиция не пыталась его арестовать, доктор Торранс, — ответил фон Хельрунг. — Потому что такая попытка абсолютно точно обернется трагическим провалом. Они не понимают, за чем охотятся. Его нельзя схватить, и его нельзя убить. Хотя я сказал им, как его уничтожить, они ко мне не прислушались.
— Ну, я готов это выслушать, — сказал Пельт. — Как же мы его уничтожим?
— Серебром — пулей или ножом — в сердце. Только в сердце! Потом оно должно быть вырезано у него из груди и сожжено. Голову мы должны удалить и предать проточной воде. Хотя это не абсолютно обязательное требование, остальное тело должно быть расчленено на мелкие куски, каждому из нас достанется доля, и мы не должны будем никому говорить, где захороним свою долю.
Пельт с сомнением прищурился, глядя на него.
— Вы понимаете, что это непросто проглотить и переварить, доктор фон Хельрунг.
— Уилл Генри был там, — ответил фон Хельрунг. — Он видел Желтый Глаз. Правда, Уилл?
Все обернулись на меня. Я смущенно заерзал в своем кресле.
— Что вы видели? — требовательно спросил Граво.
Это был тот же вопрос, что задавал Бернс. У меня был ответ, но на самом деле это не был ответ. Я прочистил горло.
Торранс фыркнул.
— Ну, я могу на это пойти, вроде как на спор, однако нас могут привлечь к ответственности за надругательство над трупом.
— Надругательство! — воскликнул Граво. — Джентльмены, да ведь мы сегодня замышляем убийство.
— Нет, нет! — горячо настаивал фон Хельрунг. — Нет, не убийство, Дэмиен. Это акт милосердия.
— Только в том случае, если вы правы, Абрам, — сказал Доброгеану. Он был ровесником фон Хельрунга, но, как и коренастый австриец, пребывал в прекрасной для своего возраста физической форме. — Если же нет, то пусть Бог будет милосерднее к нам, чем мы будем к Джону!
— И в том случае, если у нас будет такая возможность, — вставил Торранс. — Умышленное убийство или убийство из милосердия — это интересный философский спор, но абсолютно академический и отвлеченный, пока Джон не будет найден. Простите, оно.
— Да, — согласился доктор Пельт. Он кивнул на газетные вырезки на стене. — Весь город начеку, если не сказать в панике. Вся полиция в полном составе обшаривает все закоулки и стучится в каждую дверь. Его высматривают четыре миллиона пар глаз. Куда вы предлагаете обратить наш взор?
— Простите меня, дорогой доктор Пельт, но вы забываете, кто мы, — возразил фон Хельрунг. — Мы преуспеем там, где другие потерпят неудачу, потому что мы монстрологи. Мы посвятили свою жизнь изучению и уничтожению аберрантных видов, таких как
Он сделал паузу и потом сам ответил на свой вопрос.
— Оно — хищник. Более жестокий, чем что-либо в нашем каталоге, и гораздо более коварный. Оно уязвимо в том плане, что постоянно находится на грани голодной смерти, что заставляет его постоянно перемещаться в поисках жертвы. Поэтому голод, который движет им, является и его главной слабостью. Голод правит всеми его действиями. И как любой другой хищник, оно пойдет туда, где жертв будет больше всего и они будут наиболее уязвимыми. Оно будет нападать на тех, кем стадо будет готово пожертвовать. На слабых. Беззащитных. На тех, кого легко спишут.
Он показал на воткнутые в карту булавки.
— Оставим на время больницу и дом Чанлеров, которые являются всего лишь отклонением от общей нормы. Где достоверно найдены его жертвы?
Его коллеги сгрудились у карты.
— Файв Пойнте, — сказал Доброгеану, щурясь сквозь пенсне.
— Чертова Кухня, — прочитал Торранс. — Переулок Слепца. Бандитский Насест.
— Трущобы, — сказал доктор Пельт. — Кварталы бедноты.
Фон Хельрунг закивал.
— Боюсь, что так. Тысячи и тысячи людей, живущие по двенадцать человек в одной комнате, большинство из них недавние иммигранты, которые не знают языка и не доверяют полиции. И которых презирает и эксплуатирует так называемый благородный класс. Кого это волнует, если один или сотня из них пропадут или будут изуродованы до неузнаваемости? Их так много, и каждый день прибывают еще тысячи со всех концов цивилизованного мира.
Его румяное лицо омрачилось.
— Это прекрасное место для охоты.
— И очень большое, — сказал Доброгеану. — Даже для пяти монстрологов — шести, если считать Пеллинора, — из которых двое уже пережили свои лучшие годы, если вы простите мне эти слова, Абрам. Если это действительно его место охоты, то как мы обложим свою дичь?
— Мы не сможем. Но мы можем заручиться помощью человека, который знает эти кварталы лучше, чем кто-либо на всем этом острове. Я взял на себя смелость пригласить его присоединиться к нашей экспедиции…
Его прервал звонок у входной двери. Фон Хельрунг взглянул на свои карманные часы.
— А, легок на помине! Уилл, будь добр, проводи мистера Якоба Рийса на наше заседание.
ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
«Его единственная надежда»
Якоб Рийс оказался коротышкой на подходе к среднему возрасту и просто-таки геометрическим этюдом. Все в нем, от маленьких ступней до большой головы, было прямоугольным; нарушали композицию только круглые очки, сквозь которые он теперь уставился на меня.
— Мне нужен доктор Абрам фон Хельрунг, — пророкотал он с сильным скандинавским акцентом.
— Да, сэр, мистер Рийс. Он ждет вас. Пожалуйста, сюда, сэр.
— А, Рийс! Отлично, отлично, вот вы и пришли. Благодарю вас! — Фон Хельрунг с чувством пожал гостю руку и быстро представил датчанина остальным охотникам. Конечно, они знали Рийса, хотя и только по его репутации. В течение десяти лет Рийс неустанно требовал социальных реформ, его призывы
