солнц, и я больше не падал… Меня вытянул назад доктор.
Он держал меня руками и яростно нашептывал мое имя. Я пытался его предостеречь. Я старался. Я знал слова. Я слышал их у себя в голове. «Оно идет». Но способность говорить была утрачена.
— Где он, Уилл Генри? Где Джон?
Я не отвечал, тогда он поднял голову и крикнул;
— Сюда! Я его нашел! Сюда!
Он снова повернулся ко мне.
— Он здесь, Уилл Генри? Джон здесь?
Я посмотрел через его плечо и увидел, сквозь лицо его любимой, глядящий на меня желтый глаз. Чудовище вздымалось позади доктора, головой касаясь потолка. Оно протянуло свою огромную лапу, схватило его за основание шеи и, как разозленный ребенок бросает сломанную игрушку, швырнуло его по коридору.
Уортроп с испуганным хрипом упал на спину. Он достал револьвер, но не выстрелил. Я могу только догадываться почему. Он вытащил своего друга из пустыни, ценой невообразимых страданий и самопожертвования он вернул Джона Чанлера домой. Как он мог теперь оборвать ту жизнь, ради спасения которой столько сделал? Если бы он нажал на спусковой крючок, то не отверг бы он тем самым все, во что он верил? И не доказало бы это фундаментальную правоту фон Хельрунга в том, что любовь и есть то чудовище, которое пожирает все человечество?
Почерневшие останки того, что было Джоном Чанлером, выбили оружие из руки доктора с такой скоростью, что это действие отпечаталось в моей зрительной памяти. Оно близко притянуло доктора к себе, чтобы он мог отчетливо видеть, что Мюриэл и Джон дали ему и что он дал им взамен. «Это лицо любви».
Потом оно прижалось их ртами к его рту.
В следующую секунду я уже был на нем, сжимая в руке серебряный нож. Я по рукоятку вонзил нож в его тощую шею. Чудовище стряхнуло меня с себя с такой же легкостью, как человек смахивает с пальто пушинку. Доктор оказался под ним; черная лапа чудовища схватила его за нос и глаза, и рот вжался в его рот. Чудовище душило его своим поцелуем.
Я снова запрыгнул на спину этой твари, и в моих ушах эхом звучали слова фон Хельрунга: «Серебром — пулей или ножом — в сердце. Только в сердце!»
Я обхватил его руками в жалкой пародии на то, как он раньше схватил меня, и стал раз за разом вонзать нож в его вздымающуюся грудь.
Его скелетоподобная фигура дернулась; под губами Мюриэл окровавленный рот зашелся в крике животной боли. Чудовище поднялось, сбросив меня, и упало. Оно снова поднялось, рухнуло и свернулось в хныкающий клубок, как младенец в утробе.
С болью и тоской желтые глаза искали моих глаз. Я занес нож высоко над головой, и что-то внутри чудовища под человеческой маской вспомнило, и Джон Чанлер улыбнулся. Его сердце выгнулось в предвкушении сладостного смертельного удара.
— Проклятье! — гремел у меня в ушах голос доктора — Проклятье, почему?
Он отодвинул меня в сторону и поднял себе на колени то, что на него нападало. Оно теперь казалось жалостно маленьким и хрупким и ничем не напоминало гигантский призрак, каким было секунды назад. Одной рукой монстролог накрыл рану; кровь, черная, как деготь, в неверном свете, пульсировала между его пальцами с каждым ударом сердца умирающего мужчины. Потом Уортроп осторожно снял накладное лицо той, которую они оба любили, и стал вглядываться в невидящие глаза того, кого, как он думал, он спас от безысходности. Но он его не спас. Безысходность была внутри него.
— Нет, нет, нет, — роптал Уортроп в бессильной человеческой боли.
ЧАСТЬ ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
«Этот дар должен был сделать я»
В последнюю пятницу конгресса мой хозяин поднялся с места, и в зале воцарилась тишина; сотня его коллег подались вперед в своих креслах и, затаив дыхание, ждали его ответа фон Хельрунгу. От этого зависела судьба их науки. Если бы он потерпел неудачу, монстрология была бы обречена. Ее бы никогда не рассматривали как полноценную дисциплину, а тех, кто ее практиковал, отныне и навсегда считали бы смехотворными и эксцентричными псевдоучеными на периферии «настоящей» науки.
Фон Хельрунг провел впечатляющую презентацию, переработав изначальный доклад, чтобы включить в него звездного свидетеля, «незаменимое доказательство», как он его называл, — некоего Уильяма Джеймса Генри, специального помощника главного докладчика с противной стороны!
Я ждал, что выступление доктора будет таким же неуклюжим, как и репетиции — с логическими провалами и неубедительной аргументацией, — и не был разочарован в своем ожидании. Его было больно слушать, но все вежливо слушали. Настоящее представление было впереди — вопросы и ответы.
Фон Хельрунг задал первый вопрос сразу же по завершении ответного слова Уортропа.
— Я благодарю моего дорогого друга и бывшего ученика, досточтимого доктора Уортропа, за его убедительный и абсолютно искренний ответ. Я польщен — даже смущен — тем, что именно мне адресован этот пылкий — я бы даже сказал, страстный — ответ. Я его хорошо выучил, не так ли?
Он присоединился к нервному смеху присутствующих.
— Но, если досточтимый доктор не возражает, у меня есть к нему один-два вопроса. Спасибо. Я знаю, что время идет, нам надо успеть на поезда, мы стремимся домой, к своим семьям и, конечно, к своей работе… И нам надо похоронить друзей. Увы! Таков наш удел. Такова цена, какую мы платим за расширение человеческих знаний. Доктор Граво это понимал и принимал. Мы все это принимаем. Даже Джон… — У него надломился голос — Даже Джон это принимал. Но я отвлекся. Теперь к моему вопросу, доктор Уортроп,
— Я это уже объяснял, — глухо сказал доктор. Хотя опухоль на его скуле немного опала, ему все еще было больно говорить. — Свидетельства объясняются так же просто, как рана у него на шее.
— А, вы имеете в виду укус олгой-хорхоя, от которого он пострадал до тех событий, о которых он сегодня свидетельствовал?
— Я имею в виду именно это. Действие яда этого создания хорошо задокументировано некоторыми из людей, сидящих сейчас в этом зале.
— Но, насколько мне известно, добрейший Адольфус Айнсворт ввел ему противоядие всего через несколько минут после укуса.
— Так же хорошо описана в литературе, — сквозь сжатые зубы произнес доктор, — тенденция к тому, что жертва испытывает длительные перемежающиеся симптомы и после приема противоядия.
— Значит, вы заявляете, что свидетельства герра Уильяма Генри — это сон? — Он тепло улыбнулся.
— Точнее назвать это галлюцинацией.
— Он не слышал, как аутико звал его на ветру?
— Конечно, нет.
— И аутико не переправил его в Монструмариум, сев вместе с ним на этот ветер?
— Я бы попросил вас и всех присутствующих здесь закрыть глаза и вообразить себе эту сцену.
Послышались редкие аплодисменты. Уортроп выиграл очко.
— Тогда как, по-вашему, он доставил его сюда из того подвала? Нанял извозчика?
Теперь смех, гораздо более громкий, чем скромные аплодисменты. Очко в пользу фон Хельрунга.
— Я предполагаю, что он его принес.
