— Пешком.
— Да, конечно. Под покровом темноты.
— Я понимаю. — Фон Хельрунг закивал с притворной серьезностью. — Теперь хочу привлечь ваше внимание к первому случаю, доктор Уортроп. Вы утверждаете, что это существо…
— Джон. Его звали Джон.
— Да, когда-то он был Джоном.
— Он всегда был Джоном.
— Вы утверждаете, что он выпрыгнул из окна с четвертого этажа больницы…
— Я утверждаю, что он ушел через это окно. По водосточной трубе — вверх или вниз. Он не «улетел на сильном ветре», как вы предполагаете — если вы не имеете в виду, что у него выросли крылья.
— А как насчет других свидетельств — что вы скажете о них? — Старый австриец поднял стопку данных под присягой показаний. — Это тоже несчастные жертвы Смертельного Червя?
Уортроп с исказившимся лицом переждал, пока утихнет смех, и только потом заговорил:
— Я не знаю, чем они страдают — разве что разновидностью массовой истерии, усугубленной чрезмерной тягой издателей к тому, чтобы продать как можно больше газет.
— Так вы хотите, чтобы эта наша августовская ассамблея отвергла данные под присягой свидетельства семидесяти трех свидетелей на основании… чего? Чего, доктор Уортроп? На основании того факта, что, поскольку вы говорите, что этого не может быть, то этого не может быть? Не в этом ли вы меня обвиняете? В допущении неподтвержденных фактов?
— Я не обвиняю вас в допущении неподтвержденных фактов. Я вас обвиняю в том, что вы их высасываете из пальца.
— Очень хорошо! — воскликнул фон Хельрунг, драматическим жестом бросая бумаги. — Скажите мне, просветите всех нас, милейший доктор, что убило Пьера Ларуза? Что содрало с него кожу, съело его сердце и насадило его на кол? Что затащило сержанта Хока на сорок футов к небу и распяло его на самом высоком дереве? Что такого наш любимый коллега нашел в пустыне, что могло бы сделать с ним это? — Он махнул рукой на анатомический стол, на котором под ярким светом ламп сцены лежало тело.
— Я не думаю, — осторожно сказал доктор, — что он вообще что-то нашел. — Он встал со стула. Я едва сдержался, чтобы не броситься к нему. Казалось, он готов упасть в обморок. — Я не знаю, кто убил Пьера Ларуза. Это могли сделать туземцы в состоянии суеверного ужаса. Это мог быть рассерженный кредитор или кто-то, кому он задолжал в карты. Возможно, это сделал и сам Джон после того, как попал под власть какой-то демонической силы. Сомневаюсь, что кому-то суждено это узнать. Что касается Хока… это типичный случай лесной лихорадки. Я спрашиваю, какое объяснение лучше: что что-то бросило его сверху или что он вскарабкался на это дерево? Мальчик размером вдвое меньше него забрался на это дерево. Почему же не мог этого сделать он?
Он посмотрел на тело своего друга, потом отвернулся.
— А Джон… Думаю, это главный вопрос, не так ли? Что случилось с Джоном Чанлером? Вы хотели бы представить его чудовищем, и, думаю, его можно так назвать. Я не отрицаю его преступлений. Я не говорю, что он страшно страдал от чего-то такого, что я плохо понимаю. Ключ в том… Ну, думаю, я единственный садовник на земле, который не знает семян, которые он засевает. Но я скажу, — тут голос монстролога стал суровым. — Я скажу, что он сделал все возможное, чтобы оправдать наши ожидания. Вы хотели, чтобы он стал чудовищем, и он вам подчинился, ведь так,
Он замолчал, захлестнутый своими эмоциями. Я поднялся, чтобы пойти к нему. Он жестом меня остановил.
— Он спрашивал меня: «Что мы дали?» Не скажу, что я вполне понимаю, что именно он имел в виду, но вот что я знаю точно: это недопустимо. Я этого не допущу. Вы не надругаетесь над его телом, как надругались над памятью о нем. Это то, что я могу ему дать. Это все, что я могу ему дать. Я похороню своего друга, и я клянусь, что убью любого, кто попытается мне помешать.
Он обвел собравшихся взглядом, и они не выдержали его праведного взгляда.
— Теперь голосуйте. Я больше не отвечу ни на один из ваших вопросов.
Началось голосование, и мы с доктором ушли в свою личную ложу. Голосование сделали, по настоянию фон Хельрунга, тайным. Уортроп лег на диван, скрестив руки на груди и положив голову на подлокотник. Он смотрел на расписной потолок и отказался наблюдать за голосованием.
Наше молчание было не из приятных. После смерти Чанлера доктор почти не говорил со мной. Когда он посмотрел на меня, я понял, что он скорее смущен, чем разозлен. Когда все начиналось, он был твердо убежден, что его другу нет спасения, а в конце так же твердо верил, что сумеет его спасти. И казалось, это выше его понимания, что его веру разбил я, единственный оставшийся на земле человек, хоть как-то привязанный к нему.
Так что мне потребовалась немалая храбрость, чтобы попробовать разбить стену, которую он возвел между нами.
— Доктор Уортроп, сэр?
Он глубоко вздохнул. Он закрыл глаза.
— Да, Уилл Генри, в чем дело?
— Почему — извините, сэр, но я все думаю — почему вы решили искать меня в Монструмариуме?
— А ты как думаешь?
— Нас кто-то видел?
Он покачал головой; его глаза оставались закрытыми.
— Попробуй еще раз.
— Доктор Доброгеану — он пошел туда за нами?
— Нет. Когда он обнаружил, что ты исчез, он сразу вернулся к фон Хельрунгу.
— Значит, вы догадались, — заключил я. Это было единственное объяснение.
— Нет, я не догадался. Я извлек урок из бойни в доме Чанлеров. В чем заключался урок, Уилл Генри?
Как я ни старался, я не мог вспомнить из той жуткой сцены ничего поучительного, кроме отвратительной замогильной шутки, выведенной над дверью в спальню: «Жизнь это».
— Джон сам рассказал мне, где тебя найти, — объяснил монстролог. — Так же, как он пытался рассказать, где искать Мюриэл. Когда Доброгеану пришел с новостями, я сразу понял, куда он тебя забрал. Разве ты не помнишь, что он сказал: «Он выставит тебя в Мусорке для чудищ, где всем вам, грязным тварям, и место». — Он открыл глаза, приподнял голову и выглянул через барьер. — Хмм. Они не торопятся. Интересно, хорошо это или плохо. — Он снова лег. — Кстати, они нашли девочку Новакову в грязи на дне, когда осушили подвал.
Я знал, что она была не единственной жертвой, которую нашли в том подвале. Он заметил мое волнение и сказал:
— Ты ничего не мог сделать, Уилл Генри.
Я ответил:
— Это как раз то, что я сделал, сэр. Ничего.
— Бесполезно себя винить. Что, это возродит девочку или изменит будущее? Ты сделал в точности то же самое, что сделал бы я, что сделал бы любой при таких обстоятельствах. Представь, что ты бы взял ребенка и ушел. Как много новых жертв пало бы в ту ночь из-за твоего ненужного альтруизма? В жизни часто приходится делать трудный выбор, Уилл Генри, и в монстрологии это приходится делать даже чаще.
Он ждал моего ответа. Он знал, что я соглашусь. Я всегда с ним соглашался. «Если бы в доме случился пожар и я велел тебе залить пламя керосином, ты бы крикнул: 'Да, сэр! Да, сэр!' и устроил нам второе пришествие!»
— Я должен был его спасти, — сказал я.
